Отказать Пигмалиону

Миронина Наталия

– Нервы, все дело в нервах! Выздоровление зависит от самого пациента. Но рентген больше делать не можем, послушать – послушаем.

Прикладывая холодный стетоскоп к похудевшей груди Алексея Владимировича, он напускал на лицо озабоченность.

– Так, еще лежим, пьем, что прописали, – говорил он в спальне, а в прихожей, запросто принимая от Варвары Сергеевны сверточек с подарком, шептал:

– Сдвигов нет никаких. Ухудшений, к счастью, тоже, но и улучшений. Плохо, что так долго держится температура. Я зайду к вам на днях, хоть и не работаю.

– Спасибо вам большое, – суетилась хозяйка.

Она молчала, что вызывала к мужу знакомого врача из ЦКБ (рекомендация семьи Величко), и тот так же сокрушенно кивал головой:

– Долго температурит.

В душе Варвара Сергеевна превращалась в контрреволюционера. Она

искренне считала, что, если бы не вся эта история с увольнением, походом за пенсией и вообще не все эти перестройки и гласности, был бы ее муж здоровым и счастливым. А так… А так муж оживлялся только с приходом старшего сына. Все остальное время он был задумчив, даже суров. Казалось, он намеренно грубил жене, не давая пролиться ее слезам беспомощности и жалости. Варвара Сергеевна видела, что муж понимает про себя гораздо больше, чем все они, суетящиеся и многословно друг друга успокаивающие. В его взгляде, жестах, словах появилось то терпение, которое отличает людей, принявших скорый уход. И эта просьба собрать всех детей на обед была не чем иным, как актом прощания, после которого он мог почувствовать себя свободным от земных дел. Варвара Сергеевна это все понимала, но, будучи женщиной сильной и упрямой, не позволяла усомниться себе ни на минуту в благоприятном исходе болезни супруга.

– Вадим, заезжай на обед в воскресенье. Отцу, кажется, лучше, гуся попросил приготовить. Думаю, дело на поправку идет, – проговорила она тоном, не допускающим каких-либо возражений. То же самое услышали и Юра с Аней.

Через три дня все собрались за большим круглым столом в гостиной. Варвара Сергеевна застелила новую белую скатерть, вытащила парадный сервиз. Дети приехали вовремя, даже Юра, который имел обыкновение опаздывать, сидел уже как полчаса на своем постоянном месте, по левую руку от матери. Аня устроилась на противоположном конце стола, поближе к телевизору, а Вадим, молчаливый и угрюмый, поглядывал в окно.

– Так, а кто гуся будет есть?! – неестественно бодрым голосом воскликнула Варвара Сергеевна.

– Наелись уже. – Вадим тяжело вздохнул и подпер рукой подбородок.

– Мам, скоро пост. Хочу попробовать попоститься.

– Что за глупости?! – Варвара Сергеевна всплеснула руками. – Ты что, крещеная?! Как быстро эта вся глупость в ваши головы забралась.

Дети враз заговорили, не слушая друг друга. За этим немного неестественным оживлением скрывалось недоумение и вопросы – по поведению отца было понятно, что дело было не в гусе, который получился у Варвары Сергеевны отменным. Но никто из них и предположить не мог, почему отец всех просил собраться.

Алексей Владимирович, отведав всего понемногу, молчал. Когда Варвара Сергеевна и Аня поставили на стол чайные чашки, он откашлялся и произнес:

– Я сейчас буду говорить, и никто меня не должен перебивать. Ни единым словом. И обсуждать потом я ничего не хочу. Как я скажу, так вы и должны будете сделать.

После этих слов он встал, прошел в кабинет и вернулся в гостиную с большим тяжелым портфелем. С усилием поставив его на стол, он под всеобщее молчание вытащил из портфеля стопки денег – это было несколько пачек долларов, перевязанных полосатыми банковскими упаковками, потом на свет появилась коробка, заклеенная со всех сторон синей изолентой. Надрезав картон, Алексей Владимирович выложил на стол столбики золотых монет. Столбики от чьего-то неаккуратного движения закачались и рассыпались. Семья, забывшая про чай и домашний торт, не отрываясь смотрела на руки Алексея Владимировича. Глава семейства обвел всех спокойным взглядом.

– Значит, так. Думаю, что все важные дела я должен закончить как можно быстрее.

Семья, растерявшаяся от увиденного, даже и не подумала его переубедить. Только Вадим, нахмурясь, раздраженно произнес:

– Да ладно, папа…

Алексей Владимирович выразительно на него посмотрел, и фраза осталась незаконченной.

Что-то ненастоящее, бутафорское было в этих сокровищах. Золотые монетки, словно шоколадки в фольге, отливали жирным блеском. Тем самым, который присущ только этому металлу. Богатство, которое лежало на столе, превратило их парадную гостиную в небольшую, загроможденную «мелкотравчатыми» предметами комнату.

Алексей Владимирович откашлялся:

– Я где-то читал, что наследникам оставляют деньги вовсе не из милосердия или любви. А потому,

что просто нет другого выхода. В гроб с собой их не заберешь, отдать случайным людям – противоестественно. Мне и самому так казалось. До тех пор, пока не пришла пора помирать… Подожди, – прервал он всколыхнувшуюся было Варвару Сергеевну. – Дай мне сказать. Так вот. Жалко мне вас – я оставляю свою семью без помощи и совета. Мне жаль вас, моих детей, которым я обеспечил такую беззаботную жизнь. С другой стороны, я чувствую страшную вину за собой именно потому, что вы никогда не знали проблем, ни в чем не нуждались, ни за что никогда не боролись. Что вас ждет в будущем, которое так неожиданно свалилось всем на голову, я уже не узнаю. Могу только сказать, что я жил во времена, может, не очень правильные, но, во всяком случае, ясные. От этой ясности было легко. Теперь же вам самим придется разбираться во всем, и от того, какой выбор вы сделаете, будет зависеть ваша жизнь. Защитить я вас не смогу и помочь тоже, даже советом.

Алексей Владимирович перевел дух и посмотрел на детей. Те сидели, замерев, и не отрывали глаз от отца. Таким они его еще никогда не видели. Сухой, сдержанный, всегда сторонившийся «воспитательных процессов», он сейчас выглядел немного растерянным, взволнованным, и всем его было очень жаль. Аня вдруг всхлипнула, вскочила и уткнулась отцу в шею.

– Анька, садись, ты мне всю шею намочила. – Алексей Владимирович легонько оттолкнул дочь.

– Этих денег бояться не надо, – продолжил он, – эти монеты начал собирать мой дед, немного удалось моему отцу, и я собирал всю свою жизнь. Сначала было интересно, потом по привычке, позже, думая о вас и вашем будущем. Все эти деньги я разделю на три равные части. Тебе, Варя, – Алексей Владимирович повернулся к жене, – достается все, что есть в доме. А это немало. Машины, дача, драгоценности и картины. Не обижайся на меня. Им надо на ногах устоять и вырасти, стать сильными. Эти деньги не для того, чтобы сладко есть и пить. Это деньги – для работы. Старые времена не вернутся, а новые будут тяжелыми. Главное, не «прошляпить» их. Эти деньги я вам отдаю, чтобы вы стали на ноги – открыли свое дело, превратились в собственников, крепко стоящих на ногах. Не пропейте, не прокутите, не проешьте – это ваше наследство. Обратите его в удачу.

– Пап, а сколько здесь денег? – Юра взял в руки пригоршню монет.

– Много. Вы столько никогда не видели. Почти миллион долларов. Монеты здесь разные, есть очень дорогие, по несколько десятков тысяч долларов. Тут все записано. – Отец ткнул пальцем в старую, потрепанную тетрадь.

Алексей Владимирович умер через месяц.

Старшенький

– Ты посмотри, как Саша ведет себя! Сразу ясно, что он и из семьи хорошей, и много видел, и много знает! А ты никогда не можешь толком ни ответить, ни рассказать ничего. Как из деревни! – Варвара Сергеевна резко дернула Вадима за штанину. Вадим залез на верхнюю полку, положил голову на кулаки и стал смотреть на пробегающие за окном болгарские деревни. Они с матерью ехали отдыхать на Золотые пески. В соседнем купе международного вагона ехала их знакомая Александра Александровна с сыном Сашей. Вадим знал, что для мамы – Саша почти идеал. Умеет поздороваться, умеет задать правильный вопрос, умеет говорить со взрослыми. На втором месте для матери стоял младший брат Вадима – Юра. Тот тоже обожал вертеться среди взрослых и вступать в беседы, вызывая умиление. Вадим не любил гостей, шум и разговоры. Он любил молчать, читать, рисовать и решать задачки по арифметике. В свои десять лет он запросто справлялся с учебником для шестого класса. Еще Вадим терпеть не мог брюки со стрелками. Нет, не школьные, а черно-синие, которые мама заставляла его носить в торжественных случаях. К этим брюкам полагались хрустящая белая рубашка и маленький детский черный галстук. Галстук его всегда душил до слез.

– Что ты выдумываешь?! Все люди носят галстуки. Папа, например, каждый день…

Папа не вмешивался в эти разговоры, как и во все события домашней жизни. У папы была работа. Это слово мама произносила торжественно. Папе нельзя было мешать, при нем нельзя было шуметь и бегать. Впрочем, все эти запреты тоже ввела мама. Сам папа был не прочь подурачиться и повозиться. Мама же прекращала все это безобразие одной фразой:

– Так, у тебя давление опять будет. А завтра пленум, сам знаешь.