Откровение Егора Анохина
Шрифт:
Знаю дела твои, и скорбь, и нищету.
И снова время начало таять, вновь начала всплывать в сознании бесконечная давность! Егор Игнатьевич увидел себя в праздничной гудящей толпе на Советской улице Тамбова перед демонстрацией. Когда был тот Первомай? В двадцать втором, в двадцать третьем? Не вспомнить теперь! Нет, нет, точно в двадцать втором, в двадцать третьем Настеньки уже не было в Тамбове.
Помнится, было тогда на улице многолюдно, шумно, празднично. Говор, смех, радостные вскрики при встрече давних знакомых. Алые флаги трепетали, хлопали над толпой. Было солнечно, но ветрено. Ветер теплый, весенний. Несмотря на веселье вокруг, Егору было грустно,
Равнодушно и грустно посматривал он на веселые лица тамбовчан, и вдруг его словно обожгло, будто граната рванула под его ногами: Настя!! Касаточка! Она тоже увидела его из толпы. И они рванулись навстречу друг другу. Он не помнил себя, не видел никого, молча отшвыривал со своего пути людей, не слышал их возмущенные вскрики, не спускал глаз с Насти, которая продиралась сквозь толпу, гибко и юрко просачивалась навстречу. Вдруг кто-то цепко и сильно ухватил его за руку, задержал. Егор мгновенно обернулся, инстинктивно вскинул руку, чтоб быстрым ударом сбить очередное препятствие, и увидел веселое рябое лицо Новикова, начальника Тамбовского угро, своего начальника.
– Анохин, ты куда рвешься? Успокойся, бандитов здесь нет!
Егор невольно кинул взгляд в сторону Насти. Она остановилась среди людей всего метрах в десяти от него, остановилась, увидев, что его задержал какой-то человек. Лицо ее стало медленно затухать, глаза меркнуть. Появились в них отчаяние, скорбь. Новиков тоже обратил внимание на Настю и спросил удивленно:
– Кто это?
– Землячка. Два года не виделись, – хрипло ответил Егор, тускнея взглядом. Он старался изо всех сил, чтобы Новиков ничего не заметил. Потом добавил: – Кстати, это жена Михаила Чиркунова. – И крикнул Насте чересчур громко, подзывая ее рукой. – Настя, иди сюда!
Она подошла потихоньку, нерешительно, улыбаясь грустно и разочарованно.
– Здравствуй, Настя, целую вечность не видел тебя, – излишне бодро заговорил Егор. – Ты у родителей жила? Сынишку поднимала?
– Да… они мне помогали за Колей ухаживать… Муж мне плохой помощник, сутками на работе… Миша говорил, что ты только что из Масловки вернулся (имя Чиркуна в устах Насти больно резануло по сердцу Егора), как там крестный? Два года ничего о родне не слышала…
Крестным у Насти был Докин, которого застрелил Маркелин задолго до отъезда Насти из Масловки.
– Я его не видел, – подхватил быстро Егор. – В поле он был, сев в разгаре… Говорят, все у него ладно. Зимой, будто, прихворнул малость, продуло, простудился… К весне оклемался, работает…
Новиков с хитрецой в глазах, водил рябым носом, взглядывал то на Настю, то на Егора.
– Я его недавно плохо во сне видела, подумала – все ли у него ладно?
– А ты сама-то в Масловку не собираешься?
– Пока нет…
– А Мишка где? Чей-та его не видать?
– Тут он… – Настя обернулась, глянула в толпу, помахала рукой.
Тотчас же подошел Михаил Чиркунов. Вид у него наигранно бодрый, а глаза настороженные, подозрительные.
– О чем это вы тут так оживленно беседуете? – нарочито бодро и громко спросил он и быстро сунул руку Новикову.
– О крестном твоя супружница расспрашивала, – Новиков ехидно и широко улыбался, отчего рябинки на его щеках проступали яснее.
– О Докине? А что о нем расспрашивать? Его два года назад похоронили, – искренне и с явным облегчением удивился Мишка и в упор глянул на Егора.
– Не о
– А-а! О Сеньке? Чо с ним станется, как был болтуном да лодырюгой, так и остался… Пошли к нашим, – взял он по-хозяйски Настю за локоть, – сейчас построение в колонну будет…
– Энергичный мужик этот Чиркунов, – с восхищением произнес Новиков, когда Настя с Мишкой отошли от них. Егор догадался, что восхищался он не Чиркуновым, а его женой. – Далеко пойдет… Я не знал, что у него такая жена красотулька! Что-то в ней такое-эдакое, – покрутил он растопыренными пальцами возле своего уха, – притягательное, глаз не оторвать… Так прелестна, волшебно прелестна!.. Везунчик этот Чиркун!.. А ты заметил, – засмеялся он игриво, рябинки на его щеках неприятно замаслились, заблестели на солнце, – как она на тебя смотрела? А?
– Мы с ней с детства друзья, – сухо и серьезно ответил Егор. – Только и всего! – добавил он твердо.
– На друзей так не смотрят… А как она к тебе рвалась! У-у! И Чиркунов догадывается, видел, как он на тебя зыркнул, уходя? – по-прежнему игриво спросил Новиков, но, увидев жесткие глаза Анохина, осекся, переменил тон, заговорил о Мишке. – Слышал я, что Чиркунов на рабфак поступать собрался, учиться хочет…
– Учиться?! – перебил удивленно Егор. – Так у него же за плечами два класса да коридор!
– Ну и что! Туда с одним коридором примут, лишь бы ты был из рабочих-крестьян. Для того и создаются рабфаки: свои кадры нужны. Проверенные, надежные, преданные партии. А Чиркунов из таких…
Первомайская встреча с Настенькой переменила жизнь Егора. Он стал осторожней, осмотрительней во время частых операций против уголовников, появилась цель, надежда, что Настенька не потеряна, что будут еще светлые дни. Анохин узнал, где живут Чиркуновы, и часто, если была такая возможность, проходил мимо заветного дома на Интернациональной улице, надеясь увидеть, встретить Настеньку, поговорить с ней, объясниться, увести с собой. Но ни разу не встретил, не увидел ее даже издали. А вскоре узнал, что Мишку перевели на работу куда-то на Урал, и он увез с собой Настю. Снова жизнь Егора опустела. Но все-таки та короткая первомайская встреча вывела его из оцепенения, пробудила, заставила оглянуться вокруг, задуматься о себе, о своей жизни, вспомнить о давней юношеской мечте. Подумалось однажды – не пора ли прекратить лить кровь и свою, и чужую? Вспомнился разговор с Новиковым перед демонстрацией, и осенью Анохин поступил в учительский институт на вечернее отделение.
А Настеньку он не видел много лет. Надолго ушла она из его жизни, но, кажется, ни на один день не покидала его сердца. Не было дня, чтобы он не думал о ней. Егор считал в те годы, что никогда больше не увидит ее, что она потеряна для него навсегда, но каждую ночь он видел ее в мечтах в Масловке, то во время игры на лугу юной, гибкой, озорной, со счастливым блеском во влажных глазах; то лунной ночью на берегу Алабушки: они гуляли по серебряной от росы траве, он держал ее руку в своей, и через эту теплую, тонкую руку с беззащитно пульсирующими жилками, чувствовал ее всю; то в пестром сумраке сада на скамейке: одной рукой он обнимал ее, слышал биение ее сердца, видел лучистое мерцание ее глаз в теплом лунном свете. Каждую ночь жил он временем еще ничем не омраченной любви с Настей, временем ничем не омраченного счастья, тихой нежности и восторженной радости от встреч с ней, временем отодвинутым, зачеркнутым скорбью, жестокостью, кровью. В такие ночи он чувствовал себя прошедшим свой земной путь стариком, впереди только медленное и печальное угасание. Так думалось, так мнилось, казалось, что жизнь прожита, что он давно колобродит на земле, а в самом-то деле ему было тогда только двадцать два года! Жизнь не только не кончена, она еще не начиналась. Был он тогда высок ростом, худощав, подтянут. Можно было бы сказать, что был он хорош собой, даже красив, если бы не слишком жесткое неулыбающееся лицо да не болезненно-отталкивающий блеск глаз.