Откровение Егора Анохина
Шрифт:
– Не слышал пока…
– Вчера арестован, и сразу его на допрос, к Курбатову… Маркелин запираться не стал, пыток испугался, знал, что его ожидает, дал показания о подпольной троцкистской организации, в которой мотор и самый активный член – ты! Он признал, что даже побаивался тебя, что ты на особом счету был в Центре, в Москве. Вспомнил все, что враг народа Тухачевский тебя шашкой именной отметил, что ты у Антонова правой рукой был…
– Левым пальцем, – ухмыльнулся тяжко Анохин.
– Многое наговорил… Получилось, ты замаскированный враг еще с гражданской войны.. Сегодня Курбатов к прокурору пойдет, ордер
Егор заметил в его глазах хорошо спрятанный блеск победителя.
– Ты радоваться должен, – горько осклабился он. – Почему же предупредить решил? Да еще с такой конспирацией… Ведь это ты меня весной упечь хотел, анонимку настрочил?
Ничто не дрогнуло в лице Михаила Трофимовича, не опустил он, не отвел глаз, смотрел уверенно и ответил уверенно:
– Я… Кто тебе это доложил? Маркелин? Это когда вы с ним шептались в комнате дознания? Почему он тогда отпустил тебя? Иль вправду у вас троцкистская организация? Кстати, то, что он выпустил тебя, тоже ловко в строку ляжет…
– Не ты ли Маркелина в камеру отправил, чтоб место его занять?
– Не я… Безгрешен на этот раз. Там решено, – глянул Чиркунов вверх. – В Тамбове некому на такое решаться. И место его мне не светит ни при каких раскладах… Мотива нет у меня убирать Маркелина, а упечь тебя, у меня мотив весомый, и ты это знаешь!
– Так зачем же тогда приехал? Порадоваться? Вестником смерти?
– Нет, не угадал, иной мотив привел меня к тебе, – ощерился Михаил Трофимович.
– Какой же?
– Жалость!
Анохин не удержался, хохотнул:
– Неужто жалость? Неужто стареешь, сентиментальным становишься?
– Да-да, жалость, но не к тебе, а к матери моего сына… не тебе мне рассказывать, куда деваются члены семьи врага народа, если они публично не отказываются, не осуждают, не проклинают своих мужей, отцов… Как ты думаешь, осудит ли тебя Настя?
– За что?
– Ну вот… через месяц, а может и раньше, она окажется неподалеку от тебя, но толстые стены и высокие колючие заборы не дадут вам свидеться. Не забывай, она дочь сосланного на Соловки попа. Ты хочешь ей такой участи?
– Я давно хотел узнать, почему ты не защитил, не спас тестя? Или сам способствовал?
– Как я его мог спасти? Язык отрезать? Чтоб он не мог на каждом углу хулить Советскую власть, которая для него всегда была бесовской…
– А ты – главным бесом! – не удержался, поддел Анохин, вспомнив, как куражился Мишка над попом Александром, пытался его распять.
– Мы отвлеклись. У меня времени нет. Я не хочу, чтобы кто-то меня видел здесь, не хочу, чтобы даже шофер знал, что я у тебя был, – перебил, быстро заговорил Михаил Трофимович. – Ты хочешь спасти Настю или нет? Если хочешь, чтоб ее не тронули, быстро, сейчас же собирай ее и на поезд, в Моршанск, к матери!
– И там найдут…
– Там я о ней позабочусь.
– Позаботишься? Ты?
– Да, я о ней позабочусь! – выделяя каждое слово, твердо ответил Чиркунов.
– Ясно, ясно, – глухо, очень глухо прошептал Егор. Он чувствовал себя загнанным в угол. Чтобы спасти Настю, видел он один выход – застрелиться.
Они умолкли на некоторое время.
– Вздумаешь застрелиться, – словно прочитал его мысли Чиркунов, – Настю все равно в покое не оставят…
– А что же делать?
– Выход
– Куда?
– Куда подальше.
– Розыск у нас хорошо работает, с моими документами через день заметут.
– Подумал я и об этом… Держи документы на имя Иванова Сергея Ивановича, – протянул Чиркунов паспорт и военный билет, – а дальше думай своей головой…
Егор взял документы, осмотрел. Они были настоящие, для НКВД сделать любые документы не составляло труда. Осмотрел и поднял глаза на Чиркунова, вздохнул тяжко:
– Делать нечего…
Михаил Трофимович быстро, удовлетворенно поднялся, проговорил:
– Действуй немедля! – у двери обернулся, кинул с иронией: – Хоть бы поблагодарил! Не в первый раз спасаю!
– Жив буду, свечку в церкви поставлю… за твое здравие…
– Ну-ну…
Они не догадывались, что встретятся в следующий раз почти через двадцать лет.
Егор посидел немного в тишине, обдумывая свое положение. Доверять Мишке не стоило, не мог тот упустить момент, чтобы не избавиться от него навсегда, не мог. Анохин позвал своего зама Сергея Татаринова, который возглавлял угро района, спросил, глядя на молодого, поджарого, энергичного парня с умными карими глазами под сросшимися черными бровями, которые были у него очень подвижны:
– Твои ребята здесь?
– Да, оба, – быстро ответил Татаринов с готовностью на лице выполнить любое дело, переступил ногами на месте, как застоявшийся молодой жеребчик, и поднял брови, приготовился слушать приказ.
«Хорошо, что этот орлик под рукой, а не какой-нибудь тупарь!» – мелькнуло в голове Егора.
– Прикажи им сейчас же отправиться в пивнушку, пусть прикинутся праздными бездельниками, пьют пиво и ждут нас. Когда мы с тобой пройдем мимо пивнушки, они нас пусть не узнают, идут следом, но близко не приближаются. Предупреди их, что мы пойдем ко мне домой! Пусть все время будут начеку, ждут сигнала. И пусть помнят, Сережа, все время помнят, – повторил, выделил это слово Анохин, – задание чрезвычайно важное и опасное. Смертельно опасное. Все понятно?
– Вопросов нет! – опустил брови Татаринов так, что они вытянулись в одну прямую линию над глазами.
– Отправишь их, и через пять минут – ко мне! Да, кстати, пусть они сейчас не выходят в дверь, вылезут в окно, в сад, и с другой стороны улицы подойдут к пивнушке.
Сергей Татаринов удалился, быстро простучал подкованными каблуками сапог по доскам пола, а Егор покрутил в руках паспорт на имя Иванова со своей фотокарточкой, горестно усмехнулся, подумал: «Что ж, посмотрим кто кого! Не впервой башкой рисковать! Эх, Настенька, Настенька, недолго мы радовались, опять разлука! Эх, жизня! Видно по судьбе нашей бороной прошли!» Сунул документы в боковой карман кителя, взял ручку, склонился над листом бумаги, делая вид, что пишет, и стал ждать Татаринова. Он слышал, как один за другим спрыгнули из окна в траву, прошелестели сухой листвой два оперуполномоченных уголовного розыска. Через некоторое время услышал приближающийся стук подкованных каблуков в коридоре и ниже склонился над бумагой. Когда Татаринов вошел, не сразу поднял голову от листа, будто додумывал мысль. Пусть заместитель запомнит его таким, чтоб завтра на допросе смог рассказать об этом. Потом быстро поднялся, поправил ремни портупеи и кинул: