Откровения Екатерины Медичи
Шрифт:
— Ничего подобного ты не сделаешь! — Я презрительно расхохоталась. — Ты распустишь эту свою так называемую армию и вернешься ко двору, чтобы на коленях умолять о прощении.
Глаза его засверкали злобой.
— Эркюль, послушай! — Марго поспешно встала между нами. — Ты не можешь двинуть армию против Генриха, это будет государственная измена.
Губы Эркюля беззвучно зашевелились. Но наконец он обрел голос и выпалил так, словно боялся, что не сумеет выговорить этих слов:
— Я распущу свою армию, когда добьюсь
Я тотчас поняла, что это не его речи — у него бы попросту не хватило духу заявить такое. Эркюля научил так говорить некто, чья цель отнюдь не ограничивалась убийством королевского фаворита. Никто не стал бы тратить столько денег и времени, чтобы сыграть на чувстве неполноценности, терзавшем Эркюля, не имея перед собой высшей цели.
— Как ты посмел подумать, что можешь навязывать мне свою волю? — понизив голос, проговорила я.
Он прикусил нижнюю губу, покосился на Марго. С меня было довольно. Схватив Эркюля за руку, я подтащила его к ближайшей оконной нише, толкнула на банкетку и встала над ним.
— И где же теперь твой хозяин? Думаешь, ему есть до тебя дело? Он воспользуется тобой ради собственных целей, а когда добьется своего, не задумываясь, отдаст тебя на заклание! Кто он? — Я придвинула лицо вплотную к лицу Эркюля. — Говори немедля! Кто он такой? Зачем все это делает?
Эркюль отшатнулся, выпучив глаза.
— Прекрати! — Марго бросилась к нам. — Разве ты не видишь, что он напуган до смерти?
— Вот и прекрасно! — огрызнулась я. — Пускай пугается. Он понятия не имеет, что я могу сотворить.
— Не трогай его! — Голос Марго сорвался. — Он не виноват! Он не…
— Гиз, — прошептал Эркюль, и я медленно повернулась к нему. — Это Гиз сказал мне убить друга Генриха.
Я похолодела. Марго метнулась было к Эркюлю, чтобы заткнуть ему рот, но я, выбросив вперед руку, удержала ее. Она зло блеснула глазами, а Эркюль между тем уже говорил, лихорадочно торопясь облегчить свою душу:
— Гиз пришел ко мне. Он сказал, что Генрих грешен перед Богом и человеческой природой. Сказал, что Франция не потерпит ни короля-содомита, ни наследника-еретика. Он обещал, что я буду вознагражден. Он… он даже дал мне кинжал.
Слезы хлынули из его глаз; как ни силился он побороть искушение, но все же быстро глянул на Марго, которая словно окаменела.
— Ты об этом знала? — Я посмотрела на нее.
— Конечно нет! — Марго вздрогнула. — Я была с тобой, у смертного одра моей сестры. Неужели ты станешь обвинять меня в том, что я передала кому-то кинжал наваррца, если меня даже не было в Париже?
— Генрих хочет бросить Эркюля в Бастилию. — Я не сводила с нее глаз. — Если ты хоть что-то знала об этом деле и скрыла от меня, будь уверена, ты разделишь его участь.
— Нет! — Эркюль неуклюже вскочил с банкетки и рухнул к моим ногам.
Припав к моим коленям, он обвил меня
— Я же сказала, — запинаясь, пробормотала Марго, — мне ничего не известно.
Я наклонилась к сыну, подняла его на ноги, вытерла рукавом залитое слезами лицо.
— Не плачь. Я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось, но ты должен рассказать мне, что посулил тебе Гиз.
Глаза Эркюля округлились.
— Ты обещаешь, что не позволишь Генриху бросить меня в Бастилию?
— Обещаю. Итак, что сказал Гиз?
— Он… он сказал, что Генрих проклят и у него никогда не будет сына. Что я единственный наследник Генриха, потому что… — Эркюль запнулся, опустил глаза.
Я обхватила ладонью его подбородок.
— Что — «потому что»? О чем еще говорил Гиз?
— О наваррце. Он сказал, что Генрих и его еретики должны умереть. Тогда я смогу стать королем.
Страх пронзил меня. С той самой кровавой ночи я знала, что рано или поздно мне придется столкнуться с Гизом, но не ожидала, что он станет действовать так же, как его отец: намеренно вызовет хаос, дабы ввергнуть нас в войну с Наваррой. Ибо можно было не сомневаться, что именно это он замышлял: изобразить причастность наваррца к убийству Гуаста, дабы посеять подозрения и разброд.
— Спасибо, сын мой. — Я принудила себя поцеловать выпяченные губы Эркюля. — Помни: Гиз тебе не друг. Он никому не друг. Ты никогда больше не должен с ним видеться.
Эркюль кивнул, с глубоко несчастным видом взирая на Марго. Она, в свою очередь, не сводила глаз с меня.
— Как ты поступишь? — спросила она, и впервые за все время я уловила в ее голосе дрожь неуверенности.
— Предоставьте Гиза мне, — твердо сказала я.
Я распустила сброд, наводнявший Шамбор (на это ушли все мои личные деньги) и вместе с Эркюлем и Марго вернулась в Париж. Когда мы въехали в город, где на бесчисленных шпилях уже лежал снег, а грязь на улицах сковало морозом, у меня уже был готов план.
Генрих встречал меня в Лувре. Мне не понравилось, как он выглядел: сильно исхудал и был с ног до головы одет в черное. Он сбрил эспаньолку, и впалые щеки лишь сильнее подчеркивали безжалостный огонь, горевший в глазах. Ну да, по крайней мере, он был на ногах. Бираго рассказал мне, что Генрих почти справился со своим горем и даже начал посещать спальню Луизы. Хотя, глядя на нее, неприметной тенью сидевшую в уголке на стуле, я могла только гадать, во что выливались эти посещения.
Мой младший сын пал на колени перед бесстрастной фигурой Генриха и во всем покаялся. Когда он смолк, Генрих жестом велел ему удалиться, так и не сказав ни слова. Затем он перевел взгляд на меня. Я вздохнула с облегчением, различив в его голосе нотки прежнего вызова.