Открытие мира
Шрифт:
– Задача!
– смеется дядя Родя.
– Разве мне с тобой ночью сходить к риге? Я чертей не боюсь.
Нет, вот что придумал Шурка: он зарыл возле пня жестяную банку из-под ландрина. В банке Шуркин капитал - грошики, копейки и даже целый пятак. Сказывают, денежка к денежке липнет. Может быть, посчастливится Шурке, и к его медякам, выклянченным у матери за зиму, прилипнет серебряный рубль. Он не жадный, Шурка, рубля ему ух как хватит на гулянье.
Дядя Родя сосредоточенно думает.
– Деньги липнут к деньгам... Это ты верно сообразил. А крышка у банки
– Щелку оставил.
– Пролезет ли рубль в щелку?
– деловито сомневается дядя Родя.
– Беспременно!
– горячо шепчет Шурка.
– Щель здоровенная, два моих пальца проходят.
– Ну, тогда все в порядке, - говорит дядя Родя, улыбаясь.
– Ищи, Александр, свой серебряный рубль, ищи... Он где-нибудь тут, мы скажем, рядышком... в батькином кармане.
Этот важный разговор не мешает Шурке наблюдать за гостями. Видит он, как по мере опустошения графинчиков проясняются и румянеют лица дядей и тетей. Беседа становится громкой и бестолковой. Говорят все разом, а слушать некому. Вилки стучат о края тарелок, гремят и подскакивают блюдца и чашки. Кушанья начинают убывать быстро, мать еле поспевает подкладывать и уж никого не потчует. Особенно старается сестрица Аннушка. Она облюбовала колбасу и без умолку, голосисто распевая, поедает кусок за куском, так что мать, под предлогом, что "братцу Прохору не достать", отодвигает тарелку на край стола. Но от длинной руки сестрицы и там нет спасения, пока не остается на тарелке сиротливый, продырявленный вилками, один-единственный кружочек.
Бабушка Матрена, катая в беззубом рту мякоть пирога, жалуется на невестку Алену, жену младшего сына, у которого она живет. И за стол ее Алена не сажает, и ухватом намедни съездила, и корит, прямо поедом ест, а все из-за того, что припрятан в бабушкином сундуке новехонький суконный дипломат*. Сердобольная тетя Настя утешает бабушку, подсовывая жирный кусочек селедки. Кивая трясучей головой, бабушка принимает его и сосет, как малый ребенок соску. В незрячих глазах ее стынут слезы. Шурке очень жалко бабушку.
Размашисто наполняет отец рюмки. На столах по клеенке протянулись болотца и лужицы. Гости пьют, не дожидаясь приглашения, чокаясь промеж собой, отдуваются и закусывают. Дядя Прохор, подняв к носу вилку, на которой еле держится картошина, мрачно рассуждает сам с собой:
– Я молчу... слова не скажу... А корову, брат, не минешь продавать. Останную, да-а!
В избе жарко и душно, хотя давно распахнуты окна и двери. Мухи стаями влетают с улицы, кружатся над потными головами гостей, ползают по еде и назойливо липнут к сахарницам.
– Окаянные... чтоб вам сдохнуть!
– говорит мать, фартуком сгоняя мух.
– Нигде от вас спасу нет!
И, как мухи, жужжат за столом охмелевшие гости:
– На рука-ах носил... Уж так жи-или, господи!
– Кабы, говорю, земли поболе, лошадушку... Да я лучше твово схозяйствую, живоглот!
– И прикатил он пешедралом. Хо-хо!.. В лаптях, пиджачишко дыра на дыре, рубашонка вшивая... Вот те и Питер!
– Хозяйка... какая она хозяйка, без году неделя! Умирать буду - не отдам. Пелагеюшке
– И не потчуй, по горлышко сыта. Уж так сыта, так сыта... Ну!
– ...Молчу. А на корову не накосить. Убей - не накосить!
Теперь гости проговорят до обеда. И все про одно и то же. Мало интереса слушать. Без убытка можно за дела приниматься.
Шурка кивает Яшке на дверь. Тот согласно подмигивает, через силу одолевая ломоть пирога. Они ждут еще немного, залезая потихоньку в сахарницы, потом разом ныряют под стол и ползком пробираются между ногами гостей. В сенях с облегчением разуваются и прячут обувь в укромном местечке, за ларем.
Глава XXII
РЕБЯЧЬЕ ЦАРСТВО
Вооруженные пугачом и запасом сластей, появляются Шурка и Яшка на улице. Путь их лежит на гумно, к риге.
От дома ребята отходят степенно, держась за руки и часто оглядываясь. Но, завернув за угол, вдруг, точно сорвавшись с привязи, летят с гиком и свистом наперегонки, кувыркаются через голову, дают подзатыльники чьей-то чужой, подвернувшейся под руку девчонке и убегают от ее плача так, что ветер в ушах свистит.
– Уж я ел, ел... думал, не наемся, - признается довольный Яшка, хрустя конфеткой и поглаживая живот.
– Две середки пирога съел, а твоя мамка знай подкладывает... Видал, как я вино пробовал?
– И я пробовал, - говорит Шурка.
– Го-орькое, тьфу! И зачем его пьют?
– Не знаю. По мне, клюквельный квас лучше. Отхватим на гулянье по стакашку?.. А знаешь, хорошо, кабы тифинская каждый день была. Эге?
– Эге. В обед сладкого супа до отвала наедимся.
– С черносливинками?
– Ясное дело. Это тебе не кутья горбуши Аграфены. Мамка без обмана варит сладкий суп.
Все это так приятно - не передашь. Оба друга от полноты счастья горланят напропалую, бредя гуменником.
В тени сараев влажная земля холодит босые ноги. А воздух насыщен теплом, гомоном пчел и чем-то медовым. Каждая травинка цветет и пахнет по-своему. На изгороди трещат длиннохвостые сороки-белобоки. Червяк-землемер, изгибаясь зеленым крючком, трудолюбиво меряет листок щавеля. Кот Васька, распушив хвост, крадется к амбару за добычей. Стекляшка валяется на пригорке, и солнышко играет с ней, пуская по траве зайчиков. В крапиву скачет толстобрюхая квакуша, вспугнутая Шуркой из-под лопуха. Вот завязла нога в кротовой норке. Скорей вытащить ногу, а то еще укусит слепая зверюга!.. А кто там ползет по коровьей лепешке? Ого, да это жук-рогач!
И точно за тридевять земель отсюда - дом, гости, праздник... Да и есть ли где дом? Может, и нет никакого дома, и гостей нет, и тихвинской ничего нет на свете, кроме вот этой высоченной, как лес, травы, горько-сладкого, дурманящего запаха и синего жука-рогача... Полно, да жук ли это? Не Кощей ли Бессмертный, оборотясь в рогача, подкрадывается к Шурке и Яшке и исподтишка злорадно усмехается, готовясь сцапать, утащить в свое логовище и высосать кровь?
Холодок подирает Шурку между лопатками. И потому, что ему страшно, он, делая над собой усилие, опускается на корточки перед жуком.