Открытие закрытия
Шрифт:
— «Туда! — нараспев протянула Томка.— Туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».— Томка мельком взглянула на часы, глубоко и шумно вздохнула. Дальше она произносила Мишкин текст: — Почему нет поезда? Опаздывает уже на три минуты! Пойду выясню у начальника станции…
Анну Каренину сменил Вовка Трушин. Он выполз на четвереньках, держа в руке увеличительное стекло, и стал рассматривать следы.
— Я—капитан Сова,— объявил Вовка, не отрываясь от своего занятия.— Здесь прошла Анна Каренина… Она хочет попасть под поезд и думает, что тот опаздывает.
Теперь пришла очередь Отелло. Стремясь походить на мавра, Мишка намалевал на физиономии синими чернилами несколько полос. Не знаю, как выглядят мавры, но больше всего лицо моего друга напоминало матросскую тельняшку.
Отелло разговаривал либо словами, которые для него придумал Мишка, либо словами Бориса Годунова из одноименного произведения А. С. Пушкина. Объясню почему: среди книг Мишкиного папы Шекспира не оказалось, а на «Бориса Годунова» Мишка наткнулся, когда искал «Евгения Онегина», чтобы написать роль Татьяны. Там трагедия, тут трагедия — вот он и решил использовать находку, поскольку своих слов на всех могло не хватить.
Обнаружив платок, Отелло заметался по сцене, крича, что узнал платок, что не потерпит в своей семье небрежного отношения к вещам, и, как ему ни тяжело, он все-таки задушит Дездемону. Заканчивал Мишка строчкой, взятой из мополога Бориса Годунова:
— «Ух, тяжело!., дай дух переведу…»
Как видите, то, что говорил у Пушкина Борис Годунов, прекрасно отражало душевное состояние Отелло у Шекспира. Всё нормально!
Перед разгневанным Отелло появился д’Артаньян, то есть я.
— «Шпагой клянемся, шпагой клянемся, шпагой клянемся мы!» — пропел д’Артаньян и обратился к Отелло: — Сударь, не собираетесь ли вы загубить невинную жизнь?
— Собираюсь,— грустно сознался Отелло.— А что делать? «Ух, тяжело!..»
— Мушкетер его величества не допустит несправедливос¬ти! Шпагу из ножен, сударь! Защищайтесь!
Мы с Отелло обнажили деревянные шпаги и начали фехтовать.
Услышав лязг оружия, прибежали Татьяна, Чацкий, Митрофанушка. Они стали болеть за д’Артаньяна, как болеют на стадионе: дружно кричали «Шайбу!». Наконец д’Артаньян ловким, лишь ему знакомым приемом выбил у Отелло шпагу.
— Сдаюсь! — Отелло поднял руки вверх.— Вы победили!
— Пусть победит дружба!—Д’Артаньян возвратил мавру его клинок.
— Все равно я должен кого-нибудь убить. Отелло есть Отелло!
— Ладно, сударь,— согласился д’Артаньян.— Если так, убейте Митрофанушку. Вернее, лень и нерадивое отношение к учебе в его лице.
— Сначала попробую с ним поговорить.— И Мишка — Отелло словами Бориса Годунова стал советовать Митрофа¬нушке из «Недоросля»: — «Учись, мой сын: наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни…»
— «Не хочу учиться, хочу жениться!» — заупрямился Ми¬трофанушка и бросил долгий выразительный взгляд на Та¬тьяну.
— «Но я другому отдана; я буду век ему верна»,— гордо ответила Татьяна, она же Надя Лапшина.
—
Быстро ликвидировав заминку, вызванную ошибкой Наты, мы довели представление до конца. Герои все-таки уго¬ворили Митрофанушку переменить свое неправильное отно¬шение к учебе, растолковав ему, что со времен Фонвизина многое изменилось, в частности, у нас введено обязательное всеобщее среднее образование. Последней шла фраза Митро¬фанушки. Очень остроумная фраза, придуманная самим Миш¬кой без чьей-либо помощи:
— Не хочу жениться, хочу учиться!
По-моему, Мишка написал хорошую пьесу. Во-первых, он спас Анну Каренину и Дездемону от верной гибели. В худо¬жественной литературе стало на две жертвы меньше и на два счастливых конца больше. А кому приятно, когда у какой-нибудь хорошей книги грустный конец?! Во-вторых, Мишка перевоспитал Митрофанушку, привив ему любовь к учебе. Играли мы тоже выразительно, во всяком случае старались изо всех сил.
Однако старшая пионервожатая Тоня была очевидно дру¬гого мнения о сверхклассической пьесе и ее исполнителях. Она встала со своего места хмурая-прехмурая, чтобы учи¬нить нам разнос, но Саша ее остановил:
— Тонечка, секунду! Мы не всех прослушали…— Он позвая Сеню Пантюхина.
Куда только девалась Сенина скромность! На сцене он держался уверенно, словно заправский чтец, и продеклами¬ровал свое маленькое стихотворение, как настоящий артист. Как Игорь Ильинский! Семя читал так смешно, так озорно и заразительно, что все мы закричали: «Еще! Еще!»
— Повтори последнюю строфу.— Саша многозначительно переглянулся с Тоней.
И Тоня вновь неожиданно улыбнулась, как прошлый раз.
«Почему, собственно, последнюю?» В душе у меня зашеве¬лились нехорошие предчувствия. Я приготовился вникнуть как можно глубже в смысл этой самой последней строфы. И Мишка приготовился вникнуть, и Костик, все.
Мой мальчик! Тебе эту песню дарю.
Рассчитывай силы свои.
И, если сказать не умеешь «Хрю-хрю»,—
Визжи не стесняясь И-ииииии!».
Еще не затих Сенин поросячий визг, а мы уже всё поняли. Все-таки мы быстро соображаем! Да и чего тут не понять? Конечно же, талант актера лучше всего проявляется в клас¬сическом репертуаре только тогда, когда этот талант действи¬тельно имеется. А наша сверхклассическая пьеса имеет такое же отношение к классике, как… Я еще не успел придумать сравнения, а Тоня уже задала вопрос:
— Комментарии требуются?
— Комментарии излишни,— сказал Мишка Сазонов.
ЖЕЛЕЗНЫЙ РАСПОРЯДОК
Мало того, что наш Костик Соболев круглый пятерочник. Он оказывается еще и гармонически развитая личность. Узна¬ли мы об этом неожиданно, на контрольной по математике. Костик первым в классе решил задачу и примеры, отнес свой листок Галине Владимировне, а сам принялся что-то писать. Галина Владимировна, видно, подумала, что Костик кого-ни¬будь хочет выручить, подошла, взяла тетрадку, громко про¬чла: