Открытые берега (сборник)
Шрифт:
Трубка щелкнула, и в окне зашуршало, зазыбилось, подступив черной стеной, зимнее море. У заставы сменились часовые: отрывисто проскрипел снег, звякнули приклады.
Петрухин разделся, лег. Выключил свет. Стены ушли в темень, исчезли, а окна проявились глубокой синью, будто и вправду в них стояла вода. Они были стылые, от них сквозило, и с каждым толчком моря в комнате становилось холоднее. Печь едва теплилась, замирая в темноте угла.
Хотелось сразу уснуть, и он даже скомандовал себе: «Отбой», но на сей раз привычка «не сработала». Пришлось поправить подушку, подоткнуть одеяло, повернуться на бок.
На этот Курильский остров Петрухин приехал в июле, когда начальника заставы уже не было: в начале месяца его вывезли на вертолете с приступом лихорадки. Личный состав, имущество пришлось принимать у старшины Манасюка, и с ним первым на острове познакомился Петрухин. Застава была маленькая, строгая и опрятная — это сразу отметил Петрухин. Старшина доложил, что за три недели июля было два нарушения границы: задержали рыболовную шхуну и «капустника» — так называли здесь маленькие деревянные катерки, на которых плавают японские добытчики морской капусты. Петрухин познакомился с солдатами, пообедал с ними, к вечеру принял все документы, и на закате солнца они со старшиной вышли к морю.
Петрухин огляделся, прищурился на воду, вскинул голову и длинно выдохнул:
— Ай-а-ай!..
Он летел на самолете, после вертолет перенес его на этот клочок земли в океане; он смотрел с неба на беспредельные, будто затвердевшие воды, дымящиеся облачками хребты, горы, впервые увидел конусы вулканов — и молчал, чуть напуганный, удивленный. Он не совсем верил в реальность этой дальней дали. А приехав на место, весь день думал только о службе, и вот теперь вздохнул, как бы разом смиряясь.
Земля была под ногами, воздухом он дышал, море можно потрогать, и глаза не обманывали: за проливами поднимались к тучам вулканы Хоккайдо, под ними, едва видимые, белели японские шхуны; позади заставы — дощатый рыбацкий поселок, здесь когда-то тоже жили японцы; дальше — гладкие, бамбуковые сопки; еще дальше — огромный вулкан с белой дымкой над кратером.
Старшина водил рукой, называл мысы, заливы, вулканы; достал из воды огромную раковину, раскрыл — как на блюдце, лежал, подергивался розовый, студенистый моллюск, — усмехнувшись, сказал:
— Хотите на ужин?
Петрухин сморщил нос, отвернулся.
— Когда поедем границу смотреть? — спросил старшина.
— Завтра.
Петрухин ушел к себе в комнату и, пока не померк на море свет, стоял у окна, смотрел, думал, вздыхал — вживался в остров, в свою новую, долгую службу.
Утром его не разбудили, дали поспать. Встал он поздно — море опять было полно света, движения, это всполохи омывали стены, потолок. Повар принес в комнату завтрак, кофе в термосе. И тарелки, и термос на столе заиграли беглыми бликами. Съев все, выпив кофе, Петрухин припомнил, что собирался ехать, вышел и увидел Манасюка: он сидел на ступеньке крыльца. Рядом стоял сияющий, начищенный заставский «газик». Старшина вскочил, взяв под козырек, доложил. Ночь прошла без происшествий.
— Вольно, — сказал Петрухин и влез в машину. Манасюк сел позади, шофер-ефрейтор,
— Говорите, — сказал старшине Петрухин.
Машина неслась по песчаной улице, мимо маленьких, сколоченных из досок, непривычно игрушечных домов. Стояли они тесно, будто боялись затеряться в нелюдимых сопках и долинах, смотрели друг другу в окна, точно в глаза. На огородиках цвела картошка — она была такой же, как на Большой земле, только потучней, но разлапистей, а палисадники удивляли: вместо цветов в них росли под крыши дикие лианы. Свое, российское, здесь уживалось еще с тем, что оставили после себя островные люди.
— Ну, товарищ лейтенант, слушайте лекцию, — сказал, кашлянув с усмешкой, Манасюк. — Поселок, видите, какой. Дома на курьих ножках. Другие здесь не устоят: земля часто трясется. Работа — рыба самая разная, крабов ловят, морского зверя бьют. Это потом сами изучите. Люди — больше с Волги, из бедноватых сел. Здесь живут крепко: заработок, северные, рыба бесплатно, огороды. Правда, тоскуют по материку, уезжают, опять приезжают. Да вы знаете, пока русский мужик осядет — вдосталь намотается: все ему кажется, что за горой лучше. Ну, климат — тропики. Лес тоже увидите. Охота, рыбалка — как в доисторическую эпоху.
— Все? Недлинно.
— Для начала хватит.
— А клуб, девчата?
— Это есть. — Манасюк усмехнулся, раскурил папиросу. — Девчата везде, где только жить можно. Теперь и в космосе появились.
— Не женились?
— Решаю: может, стоит здесь осесть годика на три, капитал сколотить? Вот только что лучше: девчушка или вдова? — Старшина засмеялся, улыбнулся ефрейтор.
Петрухин вспомнил о своей Наде — вот бы здорово привезти ее сюда, сразу с собой, здесь и свадьбу справить, вон под тем вулканом, подумал: надо написать письмо, сегодня же вечером, и обо всем, чтобы зябко, жутко ей стало в прекрасном городе Калуге.
Машина скатилась с холма, понеслась навстречу морю, у самой воды круто повернула и, будто потеряв весомость, зашуршала по твердому, укатанному прибоем песку.
— Наш асфальт! — крикнул старшина.
Справа шипел пеной прибой, и брызги стучали в брезент машины, слева вздымался желтый, глинистый обрыв; над ним громоздилась сопка — белая от цветущих лиан. Впереди на желтом обрыве проступил стеклянно-голубой, призрачный шлейф. С каждой минутой он плотнел, овеществлялся, вытягивался ввысь. «Водопад!» — чуть не крикнул Петрухин, вдруг поняв, что это такое. А водопад уже гремел, сиял, рушил в камни длинные, напряженные потоки, и воздух вокруг него был насыщен водяной пылью.
Ефрейтор остановил машину, показывая водопад, потом подвел ее еще ближе — так, что страшно было глянуть вверх. Когда отпотело ветровое стекло и на лица, на руки насеялась влага, он развернул машину и повел по крутому подъему в тесный распадок. Курильский «асфальт» кончился.
Машина лезла в небо, задыхалась, всхлипывала. Хотелось уцепиться за скобу, закрыть глаза: сразу от колес проваливалось ущелье, в сумерках на дне играл камнями ручей.
Вползли на зеленый горб сопки, небо качнулось вверх, земля обозначилась в стеклах, и шофер выключил газ: перегрелся мотор. Выпрыгнули, размяли ноги, отошли подальше от горячей машины, огляделись.