Открыватели дорог
Шрифт:
Прииск Алмазный вынырнул так неожиданно, что Чеботарев попросил еще раз пролететь над ним. Прииск расположился в долине между голубыми меловыми горами. Два десятка домов, несколько бараков, белые столбы взрывов в горах, речка, замутненная до того, что казалась красной, — вот все, что увидел Чеботарев. Он сухо спросил:
— А стоит ли прокладывать сюда трассу? Тут работы на год — на два… Потом прииск обеднеет, и придется его бросить…
— А ты посмотри повнимательней, — остановил его Колыванов. — Видишь, дорога ушла влево от прииска? Там новый рудник, добывают медную руду. Тут, дружба, вся тайга на
Чеботарев промолчал. Колыванов сказал что-то летчику, потом снова вызвал Чеботарева:
— Вперед мы летели по той трассе, что запроектирована, а теперь полетим вдоль трассы по моему варианту. Смотри как следует…
Самолет сделал круг и устремился прямо над горами.
Чеботарев со страхом рассматривал эти горы, прорезанные ущельями, и невольно оборачивался на речной простор, вдоль которого, казалось ему, в сто раз легче пройти с трассой.
Но Колыванов упорно глядел вниз, будто пытался взглядом проникнуть через вершины гор и найти те именно ущелья, которые сократят будущую железную дорогу. Иногда он говорил что-то летчику, и летчик послушно закладывал вираж над горами, почти касаясь их лесистых вершин, а затем снова вел самолет по прямой.
Миновав горы, они вылетели на простор, где вместо леса торчали только какие-то серенькие столбики. Чеботареву показалось вначале, что они летят над вырубками, но, приглядевшись, он ахнул. Самолет шел над огромным безлесным болотом, если не считать торчавших на этом болоте сушин и мелких, похожих на кустарники деревцев. Колыванов спросил странно довольным голосом:
— Ну как тебе кажется? Трасса сократится почти на сто километров. Вон, видишь, уже рудники.
Действительно, они снова были над рудниками. А потом самолет опять отошел от реки и закачался над такой тесниной лесов, что Чеботареву стало жутко при одной мысли о том, что может испортиться мотор. Тут не найдешь места для посадки, рухнешь прямо на столетние деревья, среди которых особенно величаво выделялись почти черные шапки кедровника, в иных местах занимавшего сотни гектаров.
— Здесь построят деревообделочные комбинаты. Самые ценные породы леса находятся в этом районе. Вон кордон Дикий, видишь?
Чеботарев увидел одинокий домик на берегу небольшой реки, стекавшей к Вышьюре. Возле домика толпились люди, приветственно размахивая шапками и руками. Колыванов сбросил вымпел. Цветная лента вымпела закрутилась и вдруг вытянулась, падая к реке. К вымпелу бежали наперегонки люди.
— Это лесотехническая экспедиция, определяют план вырубки. В будущем году начинают строительство первого комбината…
Через полчаса пути от кордона самолет пошел над населенными местами. Чеботарев вздохнул несколько полегче. Деревни и смутные четырехугольники полей, раздвинувшие леса, радовали его глаз, хотя поля здесь и были малы, хотя леса и сжимали человеческое жилье, загромождая мир, не давая отдохнуть взгляду на просторе, к какому привык Чеботарев на целине.
Самолет пошел на посадку. Даже этот город, который местные жители гордо именовали столицей края, был стиснут лесами. И Чеботарев опять с унынием подумал о том, что Колыванов всегда берет на себя самую трудную задачу, словно и нет для него дел полегче, или боится он отдыха за легким делом…
Он выпрыгнул вслед за Колывановым из самолета и стоял на лугу, с удовольствием ощущая под ногами землю. Острая трава железно звенела под подошвами сапог, но все-таки это была трава. Свинцовая река катила свои тяжелые волны, но это была река — дорога к жизни. Леса и болота, над которыми они столько летели, отошли куда-то далеко, и Чеботарев, еще не сознаваясь себе в этом, отдыхал душой, уйдя из пределов пустыни, стоя на твердой честной земле, обработанной человеком…
— Ну как? — оживленно спросил Колыванов.
— Да что говорить, Борис Петрович, — неохотно отозвался Чеботарев, — здесь будет потруднее, чем в Казахстане…
— Вот именно, вот именно, — с какой-то радостью подхватил Колыванов, — именно потруднее! Но ведь эта дорога опять открывает новый мир! Понимаешь ты это?
— Да что тут не понять, — неловко ответил Чеботарев. — Именно, открывает! Но можно было бы открыть новые миры и в более удобном месте, — он нехотя улыбнулся, чтобы Колыванов не принял слишком всерьез его слова.
Колыванов удивленно посмотрел на него, и Чеботарев постарался успокоить его:
— Я это к тому, что вот, слышно, ведут вторые пути между Кировом и Воркутою, там тоже пустынно, но все-таки хоть через двадцать верст, да встречаются села… А откуда мы здесь людей наберем?
— Люди придут, — устало ответил Колыванов.
Он замолчал, и так, в молчании, они дошли до дома.
После обеда Колыванов отдал несколько распоряжений Чеботареву и снова отправился на аэродром. На этот раз он летел один, в область, где должно было состояться совещание по проекту. Он взял с собой только легонький чемоданчик, да и чемоданчик-то был заполнен одними бумагами. Прощаясь с Чеботаревым, сказал:
— Разыщи Семена Лундина, подбери несколько пикетажистов, рабочих, десятника-вешильщика, всего человек десять — пятнадцать. Когда я вернусь, пойдем на восстановление трассы.
— Скоро? — спросил Чеботарев.
— Я думаю, дня через два… Поторопись с людьми…
Через несколько минут самолет пошел на запад. Чеботарев стоял на крыльце и думал о том, какую трудную жизнь он выбрал себе.
5
Войдя в кабинет начальника строительства новой дороги, Колыванов понял, что заседание началось уже давно. Это легко было определить по тяжелым клубам табачного дыма, по утомленным лицам присутствующих. Колыванов прислушался. Речь шла о Первом строительном участке, который связывал участок Колыванова, носивший наименование Второго, с подъездными путями Камской дороги.
Колыванов на мгновение задержался на пороге, отыскивая свободное место и тем самым невольно привлекая общее внимание. Замкнутый, хмурый, он держался особенно прямо. По правде говоря, ему было тяжело входить сюда, где знакомые люди смотрели на него с тем особым выражением жалости, с каким всегда встречают неудачливого, но душевного и хорошего человека. Они думают своими сожалениями поддержать его, а на самом деле эта жалость чаще всего вызывает внутреннее противодействие, делает человека каменным, «гордым», — как скажут затем о нем те же самые жалельцы.