Открыватели
Шрифт:
— Все равно спаси! — умоляет Вылко. — Учительница больно молодая, внучка старого Тусида, и совсем не наша стала: ногти — клюква, пахнет сладко. На голове волос серый, как ягель. Кого она из ребятишек сделает, начальник? Грамотный станет, в очках, а как он песца ловить будет, как он оленя каслать начнет? Помоги, начальник?
— Ды вы с ума посходили?! — возмутился археолог. — Детей в школу не пускать?
— Садись! — приказал оленеводам начальник. — Сейчас думать будем.
Закурили все, покашляли, замолчали. Еремин достал бинокль, вышел из палатки и долго осматривал перевалы. Прислушался — только ветер в камнях посвистывает да река гудит. Потом настроил рацию и вызвал экспедицию.
— Ждем вертолет третьи сутки, а он мимо гуляет. Пусть присядет на минутку… Да, жду!
Пока все думали, примчалась на нартах учительница. Сама оленей гонит, красным хореем помахивает. Двадцать два года ненке, только что из института, в ягушке она и в ленинградской шляпке. Из-под ягушки флагом макси-юбка бьется, а над счастливыми глазами и соболиными бровями седой паричок — смешались Азия и Европа.
— Попались! — заливается смехом от юности своей учительница и хлопает смуглыми ладошками. — Спрятаться хотел, Вылко? Игнат Петрович?! — вскрикнула учительница. — Как вы здесь очутились? — ярким румянцем вспыхнуло смуглое тонкое лицо, приподнялись скулы, а в глазах — ожидание тайны. И сама она дивная тайна.
— Я не кабинетный червь, и вы должны это помнить, Елена Тусида! — отрезал археолог.
Красивая учительница Елена. Глаз не оторвать. Строго стала она говорить по-ненецки, и голос ее зазвенел, и оглядывалась она украдкой на Еремина, разрумянилась, замерцала глазами, и старый Вылко опустил голову. Стыдно ему.
Из-за хребта вырвался вертолет, сделал круг над лагерем и присел.
— Давай грузи ребятню, — грустно говорит начальник учительнице, и видно, как не хочется ему отпускать ее. — Может, других каких половим? — с тайной надеждой предлагает Еремин. — Где-нибудь прячут, а у меня день свободный. — Распахнула глаза Елена Тусида, вытянулась, как важенка, затрепетала, не отрываясь, смотрит в ереминские глаза.
Погрузили ребятишек в вертолет, а они ничего не боятся, только глазенки черные горностаевые таращат. Ржавые доспехи и тощий брезентовый мешок затащил в вертолет археолог и грустно прощался с тундрой.
— Благодарю вас, — учительница одарила Еремина воздушным поцелуем. — Вы меня не замечали, а я вас помню, Еремин! — кричит Елена сквозь гул винтов. — Прилетай в гости! При-ле-тай!
— Ну и Еремин! — хохочут пилоты. — Поразил девчонку!
— Прилетай… тай… — донеслось до начальника. Чей это зов? Ветра… или лебединой стаи, что тянулась над долиной?
Тринадцатого сентября под осатанелым ветром поднялись оледенелые волны Карского моря, пригнали косяки льдин в губу Байдарацкую. Жестко, тяжело шевельнулся Ледовитый и ударил теми льдинами в мякоть песчаного берега, дыхнул, и цепенеющая дрожь остудила ягельники, ударила в Утос-Пэ, где среди скал прилепилась и стонала под ветром наша палатка.
Читает начальник «Демона». Про горы Кавказские, про то, как Терек зверем рычит в глухом ущелье. Скрипит, гудит барабаном обледенелая палатка. Уже Тереком гремит Сэбэта — речушка за Полярным кругом.
Вслух читает Еремин «Демона». Греется, что ли? Выдыхает пар, поднимает голову, спрашивает:
— Засохли? С чего это вы мер-р-зне-те?
Спрашивает, будто тепло ему, будто в палатке не стужа, не понимает словно, что окоченелыми кочерыжками вернулись мы из маршрута.
Отмерил Еремин по наперстку спирта — «по технике безопасности», зажег паяльную лампу, подкачал ее, словно примус, и черно-красное пламя ударило в пустую, как пещера, печку.
— Ну, тут Демон размышляет, — продолжает читать Еремин. И вскоре показалось всем, что молчат рядом кипарисы и голубой прибой громово бьет в розовые скалы.
Как здорово, что Лермонтов Михаил Юрьевич так неожиданно нанес нам визит. Приютился он в ящике из-под взрывчатки, в избранных произведениях. В ящик проникла вода, избранные замерзли, заледенели слоями, как вечная мерзлота. Пришлось подогревать на сковородке и раздирать кусками. Уцелел «Демон», «Валерик» и половина «Тамбовской казначейши».
Читает начальник «Демона». Мотается пламя свечи. Демон увидел Тамару.
— Вот сейчас он даст! — бормочет сквозь зыбкую полудрему уставший взрывник. — Даст он ей сейчас жару, бедняге. Ох ты, девонька…
Бритвой резанул сквозняк по ногам. Клянется Демон Тамаре огненными словами, обдает ее неземным дыханием. Дрожит Тамара. А у начальника — пар изо рта.
— Вз-звы-у-у, — взвыл белесый ветер. Перекатила в себе камни Сэбэта. Зашуршал оледенелый дождь.
— Любовь — она всегда трагедь. Даром то не кончится, — прошептал взрывник и крутанулся в спальнике. — Где ж она, такая слабая женщина, смогет выдержать демона?
Крепко замерз Лермонтов. Не гнутся пальцы у начальника, когда он раздирает страницы. Подышал на них, подержал у щеки, у губ. И демон принялся осторожно расправлять неземные крылья.
Читает Еремин «Демона», великую тоску о великом, мятежную мечту о свободе. Чуть не поет начальник и, наверно, запел бы. Пар валит — ладно, да вот палатка полощет, как парус, и басят натянутые струной веревки, да рычит, разбивая льдины, неукротимая Сэбэта.
— Берр-ре-гии-ис-сь! Спа-сай-й-си-и! — свистанул ветер, тоненько заскрипела палатка. Трепыхнулось пламя свечи и пригнулось под голосом Демона.
Обжег Демон Тамару. Умрет она сейчас от жгучего неземного прикосновения.
— Брехня! — вдруг заявил завхоз. — Никакой силы и хитрости нету против бабы. Вот возьми мою…
Сэбэта заворочалась, загремела, скребанула камнями и зарычала, словно услышала голос незнакомого, такого далекого Терека, будто признала голос Демона, так похожего на своего языческого идола. Толкнула воды свои Сэбэта и помчалась в Ледовитый.
Теплом дышит начальник в «Демона». Лермонтов отогрелся, оттаял, заскользила порывисто и страстно река Сэбэта, река, не желающая замерзать.