Открывающий двери
Шрифт:
Они поспорили как дети, и Глория решила отправиться в Чайнатаун и своими глазами увидеть ту площадь. Ромиль только пожал плечами и буркнул что-то вроде «коза упрямая».
Упрямство всегда составляло основную черту характера Глории. Именно оно позволило ей выбиться из официанток кафе в студентку колледжа. Трудно было вместо того, чтобы спать, читать книжки и делать домашние задания, но она упрямо плескала в лицо холодной водой и открывала очередной учебник. И упрямая Глория отправилась в китайский квартал.
Вот он, тот перекресток, где они с маленькой китаянкой запихивали Ромиля в машину. Глория огляделась.
— Это Миу?
Глория подпрыгнула от неожиданности и испуганно обернулась. Прямо за ее спиной расположились столики чайной, и за одним из них сидит пожилой человек с невыразительным восточным лицом. Трудно сказать, сколько ему лет… больше пятидесяти точно. Она посмотрела на руки мужчины и решила, что и шестьдесят давно миновало. Одет он в мешковатые штаны и шелковую рубашку со стоячим воротом. Костюм до смешного похожий на пижаму, но китайцы умеют носить его с достоинством. На столике перед ним стояла единственная пиала с зеленым чаем.
— Вы мне? — спросила Глория, которая вдруг ощутила огромное желание сбежать отсюда как можно скорее.
— Да, леди. Это ведь маленькая Миу на вашей картинке в телефоне?
— Я не знаю… Не знаю, как зовут девушку. — Но тут же она вспомнила: именно так назвалась по телефону та маленькая китайская проститутка, а она, Глория, не сразу разобрала имя из-за акцента. — Да, наверное, это Миу. Это картина одного художника. Он тут бывал раньше.
— А-а, я понял. Это тот парень с сухой рукой. Он иногда рисует что-то на стенах или еще где. Приходится потом замазывать… но он всегда хорошо платит, так что это ничего, никто не возражает. Его давно не видно.
— Он много работает, — сдержанно сказала Глория.
— Это хорошо, — мужчина покивал головой. — Работа дает занятия телу и душе. А Миу умерла.
— Что?
— Миу умерла, — тем же ровным и приветливым тоном повторил старик. — Ее убил один из клиентов. Скульптор.
— Скульптор? — переспросила Глория. Она уже поняла, что не хочет знать ответ, что услышанное не добавит ей ни спокойствия, ни оптимизма. Но как в тяжком сне невозможно избежать встречи с чудовищем, так и теперь у нее не было сил повернуться спиной к невыразительному плоскому лицу и уйти прочь…
— Все называют его Скульптор, потому что он делает статуи, — голос привязывал ее к рассказу, опутывал тонкой паутинкой. Тонкой и невыразительной, как чуть шепелявая речь старого китайца. Но как муха не может оторваться от липкой нити, так и Глория слушала, не в силах шевельнуться. — Скульптор убил уже не одну девушку… да и мальчиков он тоже любит. Он покрывает их тела краской. И они умирают, потому что тело не может дышать. Миу была хорошей девочкой, доброй. Наверное, не смогла ему отказать. Она любила, чтобы клиент был доволен. Он раскрасил Миу как дракона. Нарисовал на ней золотую и красную чешую, на голову надел маску… плохая маска, дешевая, продаются
В голове у Глории шумело. Ужас скручивал сосуды тела, лишая мозг притока крови, и в этом шуме трепыхалась только одна мысль: не слушать, не знать, уйти, сбежать от того страшного, что пытается пробиться в ее жизнь.
Глория сидела на диване, подобрав под себя ноги, и смотрела на Ромиля, смотрела из угла, как затравленный зверек. Боже, что же за чудовище она подобрала и пригрела? Его картины порой внушают ей страх, и чувство это она невольно проецирует на самого художника. Он пишет людей, а они умирают… Миу умерла. Может, и все остальные, чьи лица запечатлены на полотнах, тоже? Он, наверное, продал душу дьяволу. Самое страшное, что ему абсолютно безразлично все окружающее. Он просто пишет какой-то свой кошмар, из которого не всегда может вырваться даже наяву.
Художник сжимал одну кисть в зубах, второй быстрыми, но удивительно точными движениями наносил мазки на полотно. Вот он отступил, склонив голову, оглядел то, что получилось. Зарычал сквозь стиснутые зубы, бросил кисть на пол, схватил мастихин и принялся соскребать краску, нетерпеливыми движениями вытирая ее об одежду или край мольберта. Потом Ромиль выдавливал тюбики на палитру, один, другой, что-то смешивал, добавлял. Опять схватил кисть и начал наносить краски. Зарычал, отбросил кисть и стал работать шпателем.
Конечно, он сумасшедший, думала Глория. Весь вопрос в том, насколько? Нормальных гениев не бывает, ибо гений — это уже отклонение от нормы. Просто если обществу это отклонение выгодно с той или иной точки зрения, оно объявляет человека гением. Если отклонение идет вразрез со сложившимися нормами морали или права — человек объявляется злодеем, социопатом и чудовищем.
Глория смотрела на Ромиля и пыталась ответить на вопрос: способен ли он убить? И вообще: что она знает об этом человеке? Он много рассказывал ей, говорил и говорил, иногда часами. Но Глория, то ли из чувства самозащиты, то ли из некоего желания сохранить хоть какую-то дистанцию, не старалась вслушиваться и понимать. Да, она составила его официальную биографию, которую растиражировал уже не один журнал и которая есть на сайте Ромиля. Там говорится, что он сын цыганского барона. Пострадал в драке. Его отправили за границу на лечение, и там открылся его талант. Он не вернулся домой, потому что пожелал учиться на лучших образцах европейских музеев, а потом переехал в Америку, ибо центр вселенной находится здесь. Про центр вселенной было сказано не так откровенно, конечно, но все равно все американцы считают именно так. Центр вселенной — Америка, а центр Америки — Нью-Йорк. Кому не нравится — тот дурак.
В биографии осторожно и обтекаемо упоминались сложные периоды в жизни, которые художник смог пережить, стремясь к творчеству и превыше всего желая писать. Знающие люди моментально делали вывод — ага, парень баловался наркотой, но прошел «детокс» и сумел выкарабкаться, за что честь ему и хвала.
«Я просто мнительная дура, — упрекнула себя Глория. — С чего я взяла, что он может быть убийцей.? Ну, знал он эту Миу — так с ней могло трахаться пол-Нью-Йорка, она была проституткой, в конце концов! Драконов нарисовал… А что еще рисовать в китайском квартале? Не страусов же!»