Откуда соколы взлетают
Шрифт:
В госпиталь Михаила Галкина провожали летчики, оставшиеся без самолетов, технари, штабисты. А старший писарь полка, зыркнув по сторонам, улучил-таки момент, чтобы шепнуть ему:
— Товарищ лейтенант… На вас, — и совсем тихо, — геройская бумага в Верховный Совет послана… Но это пока военная тайна.
«Представляется к присвоению звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» лейтенант Галкин Михаил Петрович, командир звена 4 эскадрильи 4-го истребительного авиаполка 20-й смешанной авиадивизии.
С начала боевых действий Красной Армии против германских фашистов совершил 58 боевых вылетов. Из них 20 боевых вылетов на самолете И-153 летал на штурмовку войск и сооружений
Сброшенными бомбами и пулеметным огнем уничтожил большое количество германских фашистов, автомашин, вооружения, боеприпасов и других военных материалов.
45 боевых вылетов совершил на самолете И-16 с мотором, выработавшим свой ресурс свыше 45 часов. За время боевых действий участвовал в 18 воздушных боях, из них более половины боев провел с превосходящим числом истребителей противника. В этих воздушных боях сбил два бомбардировщика типа «Юнкерс-88», два истребителя типа «Мессершмитт-109» и одного разведчика типа «ЦЗЛ-43». В воздушных боях за нашу Родину проявил себя мужественным и отважным воином.
26 июля 1941 года после выполнения боевого задания, при возвращении на свой аэродром встретил двух истребителей противника и смело вступил с ними в бой. На помощь лейтенанту Галкину пришел летчик капитан Филоненко. Вражеские стервятники не выдержали атак наших летчиков и обратились в бегство. Лейтенант Галкин, несмотря на то, что в баках его самолета горючее было на исходе, бросился преследовать истребитель противника, догнал его и атаковал снова. После нескольких метких пулеметных очередей самолет противника стал терять скорость и упал на землю. Лейтенант Галкин благополучно вернулся на свой аэродром. После посадки самолета мотор остановился, в баках не было горючего. На другой день, 27 июля 1941 года, лейтенант Галкин, выполняя боевое задание, встретил разведывательный самолет противника, который разведывал сосредоточение наших частей. Лейтенант Галкин принял решение уничтожить разведчика. При сближении самолетов противник отвернул, стремясь уйти на свою территорию. Лейтенант Галкин стал преследовать его, догнал самолет противника и зажег в воздухе. Вражеский самолет и летчик сгорели, фашисту не удалось доставить собранные сведения в свой штаб.
Утверждаю
Летающие кладбища
Пока ходатайство шло по штабным столам, начиная с полковых, число сбитых Галкиным самолетов перевалило на второй десяток, не считая пяти, уничтоженных им на вражеских аэродромах.
— Эка заслуга… Что мишени на полигонах, что они — одинаково, — не соглашался Михаил с записями в лицевой карточке.
И в окончательной редакции представления его к Герою, подписанного командованием ВВС Южфронта, оставлена строка «После посадки самолета мотор остановился, в баках не было горючего»: летчику-истребителю драться до последней капли бензина все равно, что до последней капли крови.
А самолет Галкина редко когда добирался до стоянки своим ходом.
С ополовиненными баками сел Михаил только однажды, пожалуй. И готовься документы на него чуть позже, эпизод наверняка бы включили как подвиг.
Отступали к Крымскому перешейку. Полевой аэродром 4-го истребительного еще только разворачивался неподалеку от украинской деревни, лебедино белеющей хатками вдоль километровой балки, заросшей кустарником, а на воздушное патрулирование над ним уже взлетал крохотный «ястребок» Михаила Галкина.
Оторвался от полосы, убрал шасси, заложил крен, развернулся, полез в горку, посматривая на высотомер… Вышел на «горизонт»
Похолодели и покрылись испариной очки, пересохло во рту, почернело в глазах. Почернеет.
Шло их не менее полка. В парадном строю. Тройками. В два яруса. По направлению к аэродрому, с которого разбегались в укрытия все живые, живой жить хочет.
— Ох, муха… Как воронья. Ну-к-а, сколько же это их там… Три… Три… Три… Восемь троек и один. Должно быть, флагман… вот его и надо снять. Снять, а там видно будет, лиха беда — начало.
Немцы уже знали о настырности и бесшабашности советских летчиков-истребителей, но чтобы на такое отважиться кто-то рискнул…
И они с усмешкой поглядывали на вертлявый самолетик, который метался, не представляя себе, что делать и в какую сторону бежать.
А он вдруг ринулся навстречу. В лоб флагману. А флагманские машины водят не новички. Отвернуть он отвернул, но царапнуть по брюху Галкин все же успел его. И, видать, чувствительно, если тут же давнул на кнопку аварийного сбрасывания бомб. Глядя на командира, принялись наобум разгружаться и подчиненные.
Проскочив мимо ведущего, И-16 ушел на петлю и, крутнув иммельман, оказался на попутном курсе армады и в самой гуще ее. Ну вот уж всякого могли ожидать от него фашисты, но только не этого: затесался между двух троек и летит рядом, посмеивается, ни тем, ни тем по нему стрелять нельзя, друг друга посшибают.
Ох, как жалел Галкин, что не додумались конструкторы поставить на истребителях еще и бортовые пулеметы, из носовых он тоже не стрелок, а довернуть вправо или влево — крыло отломишь себе и все — загудел, каракатице же этой ни черта не доспеется. Но двух все-таки он ухитрился подбить, назад повернули. Хотя тоже не спросишь, почему вы повернули, может, просто передумали дальше лететь, и считать их, стало быть, нечего.
— Нет, так и так надо когда-то выбираться из них, если докумекают — хэндэ хох мне придет.
Особой заковыки в том, как избавиться от нахального попутчика, конечно же не было, и через плексиглас пилотских кабин засветились неоновые контрольные огоньки включаемых радиостанций: сейчас или уйдут на разные высоты, или станут «в цуг», или еще как перестроиться договорятся.
— Из окружения выходил с боями, — будет потом рассказывать Михаил, но сказка, вопреки присловью, сказывалась дольше, чем делалось дело, — куда ни сунусь — везде кресты. Еле-еле выпутался и только собрался дать тягу за облака, как оттуда вывалились одиннадцать «мессеров». Я тогда срочно в пике до самой земли и, чуть не посшибав колесами трубы на хатах, прошел вдоль деревни бреющим, плюхнулся за крайним плетнем огорода, вырубил зажигание да так с выключенным мотором и скатился в балку.
— Ну, и не лез бы на такое стервье, они ж могли на куски тебя разрезать, как автогеном.
— Вполне. А вот растерялся и полез не туда.
— Ты растеряешься, как же. Скажи уж, кишка не терпит у тебя, чтобы не ввязаться в драку. Ну, ладно бы с двумя там или с тремя, а то ведь с целым полком. Нет, Мишка, не умрешь ты своей смертью…
— А на войне никто за себя не умирает, все за кого-то. И не вступи я в бой — наверняка умер бы уж теперь. Причем бессмысленно. Хотя… Да, бессмысленных смертей, наверно, вообще не бывает. Особенно на войне, на которой разные смыслы у смертей.
Через полтора года, где-то уже в самом конце 1942-го, под Ленинградом, на Волховском фронте, когда от 283-го истребительного авиаполка останется одна боеспособная машина и над аэродромом покажется такая же армада немецких бомбардировщиков в сопровождении «мессершмиттов», комиссар полка Л. И. Колесников тоже решится вступить в бой с целым полком.
— Куда? — успеет поймать его на стремянке техник самолета. — Это бессмысленно, явная гибель, комиссар.
— Нет, это не гибель, гибель, если я не взлечу… И не то страшно, что обо мне скажут, страшно — так могут подумать о всех комиссарах. Пусти.