Отложенное убийство
Шрифт:
— Мне вот что в диетах не нравится, — разоткровенничался Макс, — радость жизни уходит.
— А ты переключайся на другие радости жизни! Да и от кулинарных радостей не обязательно отказываться. Просто взамен тортов и печений ешь что-нибудь обильное, но некалорийное. Ты какие-нибудь овощи или фрукты любишь?
Макс мысленно проинспектировал гастрономические привязанности. Некалорийных среди них на первый взгляд не отмечалось. И на второй тоже…
— Бананы люблю, — выдавил он наконец после тягостного мычания. — Ну и еще… наверное, баклажанную икру. Болгарскую, которая в железных банках с белой наклейкой. Которая с желтой наклейкой, ту терпеть не могу. Как-то раз купил, открыл и всю вунитаз спустил —
Старший лейтенант Романова умела располагать к себе людей: Макс уже чувствовал себя с ней легко, как со старым товарищем, не стесняясь свойственных мужской компании выражений. И она не возмутилась, не задрала нос, не стала корчить из себя герцогиню, при которой громко высморкался неучтивый простолюдин. От Гали исходило ровное теплое спокойствие. Макс отметил, что в ее присутствии даже его бурлящий кишечник затих и присмирел. Ей бы медсестрой работать, а не милиционером!
— Вот и ешь баклажанную икру. Только без хлеба.
— Как же это: икру — и без хлеба?
— Ну или совсем тоненькие ломтики отрезай и густо намазывай… Ладно, Максик, я побежала. Мне еще к Вячеславу Ивановичу успеть надо. А ты смотри у меня, лечись! Чтобы к светскому мероприятию полностью выздоровел!
— К какому еще светскому мероприятию?
— Сегодня, в десять часов вечера, в Сочи состоится что-то вроде общегородского бала очень важных персон. Там будут и наши подозреваемые по делу «Хостинского комплекса». Для них мы — бизнесмены из Москвы. Занимаемся… кто чем. Лично ты занимаешься продажей подержанных компьютеров.
— Но я… как бы это сказать…
— Никаких «как сказать»! Явка обязательна. Денис просил передать, что, если ты и тут сачканешь, он тебя уволит, несмотря на весь твой гений.
— Ненавижу светские мероприятия, — сказал Макс, туповато уставясь в дверь гостиничного номера, как только она закрылась за Галей.
18 февраля, 13.16. Георгий Воронин
Какие чувства испытывают заложники? Первый ответ напрашивается на уровне глобальности: испуг, неуверенность в будущем, тоску, отчаяние… Однако невыносимой ситуацию делает даже не это, а то, что все вышеописанные чувства разворачиваются на фоне целого букета колючих и беспокоящих, точно репейник и крапива, ощущеньиц и чувствишек. Неудобно, когда нет мебели: ни присесть толком, ни прилечь. Неловко в уличной одежде, а сменить ее не на что. От земляного пола тянет холодом — согреться бы! У Семена Валерьяновича, с его ишемической болезнью сердца, отекают ноги, и он, примостясь кое-как по-турецки, разувался, снимал носки, а после массировал ледяные, испещренные фиолетовым венозным рисунком ступни и голени.
Отделенность от мира сказывалась еще и в отсутствии внешних впечатлений: оставалось лишь разглядывать место, куда их забросило судьбой. Топография подвала в течение тоскливых суток оказалась изучена досконально, однако это не принесло внуку и деду Ворониным желаемой возможности побега. Единственное окно, точнее* полуокно (учитывая, что его функцией было превращение подвала в полуподвал), как уже упоминалось, было заложено кирпичом, и, если бы узники даже попытались разобрать скрепленную цементом кладку, они подняли бы такой шум, что немедленно подверглись опасности разоблачения. Приключенческие романы, которые Гарик прочитал недавно, а Семен Валерьянович никогда не забывал, подсказали им популярный способ: подкоп! Если рыть и рыть, рано или поздно до чего-нибудь дороешься. Правда, на этом пути подстерегали два препятствия. Первое: похитители предусмотрительно не оставили похищенным никакого садового инвентаря, и ковырять земляной пол приходилось деревяшками и прочим малоподходящим материалом, который быстро ломался. А вот второе…
Второе препятствие снизошло к ним на третьи сутки заключения, когда провинность Гарика была забыла, сантиметров десять подкопа было готово, а переполненное ведро, несмотря на то что шкаф с ним всегда закрывали, наполняло тяжелым запахом и без того не слишком здоровый подвальный воздух. Семен Валерьянович как раз подумал, что, убьют их или нет, долго им здесь не выжить: еще двадцать четыре, от силы сорок восемь часов, и станет попросту нечем дышать… Как раз в это время дверь отворилась. Узники, ослабевшие от голода, шатаясь, бросились наружу — только для того, чтобы наткнуться на дула автоматов парней в хаки, головы которых по самый подбородок прикрывали вязаные черные шапочки с прорезями для глаз. Еще совсем немного времени назад Семена Валерьяновича такой маскарад насмешил бы, сейчас ему было не до смеха… Под напором Гарик отступил, но смотрел на похитителей с таким непреклонным выражением, что Семен Валерьянович испугался: как бы смелый, но неразумный поступок внука не спровоцировал бы этих негодяев на то, чтобы ударить его… ранить… или хуже…
— Гарик!
Внук поморщился, но отступил.
— Стий, малец, не уходи! — Судя по голосу, один из тех, кто спустился сейчас в подвал, был тем самым вечно недовольным хуторянином, который посоветовал Ворониным справлять естественную нужду на пол. Высокий, полный, он притянул Гарика к себе за плечо — подросток вздрогнул от непривычного насилия — и сунул ему ярко-синий мобильный телефон — вызывающий штрих в этом подвале, где все, даже человеческая кожа, окрасилось в цвета серобурые, ненастные. — Зараз з батьком разговаривать будешь, чуешь? 3 батьком!
— Гарик? Гарик? — недоверчиво бормотала трубка.
— Папа! — закричал сын. Слезы, брызнув из глаз, потекли по его лицу, но он старался не всхлипывать, чтобы не причинять отцу лишних страданий. Пусть не думают, что им здесь очень плохо… даже если им в самом деле очень плохо. — Папа, мы с дедушкой в подвале! Отдельный дом…
Он хотел перечислить максимальное количество примет, в том числе и сад, на наличие которого указывали обломки инвентаря и заложенное кирпичом полуподвальное окошко, но второй из похитителей, раскусивший его намерение, выхватил из рук Гарика телефон.
— Слышал? — прорычал он в трубку. — Жив твой щенок! И со старым пердуном не случилось ничего. Ну как, поговорим теперь как мужчина с мужчиной?
Пленников повалили на земляной пол, похитители покинули подвал и немедленно захлопнули дверь, так что ни слова из дальнейших переговоров Гарик и
Семен Валерьянович не уловили. Однако, видимо, мэру Воронину удалось добиться некоторого смягчения их участи, потому что вечером те же двое согласились вынести заполненное доверху ведро. От его запаха они так демонстративно чертыхались, словно не сами были виноваты в том, что двое человек, один из которых — старик, лишены возможности соблюдать правила чистоплотности в этом подвале. Сами же виноваты — и еще хотят унизить! Так утешал себя Семен Валерьянович, и все равно это было обидно для него.
Зато — вот радостное обстоятельство! — вместе с опорожненным и даже кое-как ополоснутым ведром им принесли миску, полную какого-то зеленоватого кашицеобразного варева. Этот, напоминающий издали содержимое отхожего ведра, концентрат покупных гороховых супов из пакетиков, разведенный кипятком, показался похищенным лучше торта «Птичье молоко» на празднично накрытом столе. Правда, на ложки к нему бандиты не расщедрились, и пришлось осторожно хлебать из миски, запрокидывая один ее край, маленькими глотками, чтобы не обжечься, потому что ждать, пока остынет, голод уже не позволял. Остатки горохового концентрата Гарик, поглядывая на дедушку, добрал пальцем. К миске еще прилагался кусок хлеба, к сожалению, тоже зеленый — насквозь пронизанный плесенью. Нарушение манер в виде выскребания миски пальцем Семен Валерьянович внуку простил, а вот хлеб есть не позволил.