Отложенное убийство
Шрифт:
Таким же знакомым и незнакомым явилось ей лицо открывшего калитку. Неужели это Никита? Да, конечно, он, но словно после изнурительной болезни. Щеки впали, пушистая борода, придававшая ему облик олимпийского бога, укоротилась до каких-то торчащих в разные стороны соломенных отростков. А главное, повадка стала иной. Словно он все время настороже, все время ждет неприятностей.
— Никита, миленький! Это я, Галя! Ты меня узнал?
— Конечно, Галя. Я тебя узнал. Как поживаешь, почему ты здесь?
— У меня все
— Ах да. Заходи, пожалуйста.
— Пожалуйста, — шутливо сделала одолжение Галя и вошла в калитку. Все шло по неизвестному сценарию — так, как она даже вообразить себе не могла. Никита внешне изменился сильнее, чем она предполагала, но суть была не в том. Он не проявил к ней интереса. Он не смутился, не удивился, не рассердился хотя бы! Он вел себя так, словно Галя была вовсе не Галей, которая по-девичьи открыто признавалась ему в любви, а страховым агентом или, допустим, мастером по ремонту телевизоров. Как будто он по обязанности пригласил ее в дом.
«Наверное, Жанна все нафантазировала. Никита никогда меня не любил. А начал пить из-за чего-то другого. Как будто мужчинам нужен предлог, чтобы удариться в алкоголизм! Муж тети Сони, например, никаких предлогов не требует…»
По выложенной светлыми квадратиками плиток дорожке Никита вел ее очень быстро, но Галя успела отметить под старой яблоней, с которой в прошлые годы опадало столько плодов, прямоугольник вскопанной земли, длиной два метра и примерно метр в ширину. Яблоня росла далеко от дорожки, и летом
Галя ничего не заметила бы сквозь разросшуюся гущину трав, цветов и кустарников, но голый сад просматривался насквозь. Это еще зачем? Никита никогда не увлекался огородничеством, вообще терпеть не мог в земле копаться. И вдруг решил сделать какие-то посадки? В конце февраля? Галя решила спросить, видя в этом естественный предлог для завязывания разговора. Но так и не спросила, потому что они зашли в дом — быстрее, чем она ожидала. А в доме Никита начал задавать вопросы сам, да так стремительно и напористо, что заставил ее оторопеть.
— А ты по какому делу приехала? Хостинскому?
— А ты откуда знаешь?
— Все знают. В Сочи талдычат на каждом углу.
Галин слух неприятно резануло это простонародное «талдычат». Да-а, вот как среда заедает людей. А тогда, в то восторженное лето Галиного семнадцатилетия, у Никиты была очень правильная русская речь, воспитанная поэзией Серебряного века.
— Никита, ты не забыл, как мы с тобой перебрасывались стихами? Как теннисными мячиками. И теннисными мячиками — как стихами… Ну, помнишь?
— Помню. И что, есть какие-то новости?
— Ты о чем, о стихах?
— Нет, о «хостинском деле».
Галя задержалась с ответом, потому что ее отвлек какой-то шорох, идущий снизу. Прямо под ее ногами… Шорох? Нет, скорее царапанье. В доме Никиты есть подвал; она знает, потому что он говорил ей об этом раньше, хотя она сама туда ни разу не заглядывала. В подвалах, где обычно держат съестные припасы, должно быть полно крыс.
А у Никиты такие горящие глаза, такой настойчивый голос, словно получить ответ ему требуется позарез.
— Никита, я не имею права разглашать тайны следствия. Я пришла к тебе не за этим. Мне просто захотелось взглянуть на тебя. Только что я встретила Жанну, и она сказала, что тебе… ну, словом, нелегко жилось все эти годы…
— Жанну? Где и когда ты ее встретила?
— Только что. Мы вместе стояли перед твоим забором. Она проводила меня до твоей калитки. Мы так славно поговорили, будто старые подруги.
Никита шумно вдохнул и выдохнул, словно слова Гали заставили его принять какое-то решение или отменить его.
— Ну ладно, Галя, пойдем на кухню. Я такой бестолковый. Извини, отвык принимать гостей. Я тебя чаем напою…
Прежний Никита постепенно возвращался в Никиту нового — со всей галантностью и мужской заботой, которой он окружал юную ученицу. Как будто бы в нем пробудилось даже внимание, которое раньше он обращал на нее. По крайней мере, сейчас он не спускал с нее глаз. Даже ставя чайник на плиту, постоянно оборачивался. Галя осматривала кухню. Раньше она заглядывала сюда лишь мельком, однако не требовалось сравнения, чтобы отметить: плита залита жиром, стены покрыты копотью, занавески, на которых сквозь серость еще проступал рисунок — яблоки и груши, — годились единственно на то, чтобы мыть ими полы.
«Изменился Никита. Раньше был такой аккуратный… Кстати, в свои лучшие времена он никогда не позволил бы себе потчевать гостью на кухне. Исключительно в гостиной. Эта комната ведь и предназначена для приема гостей! Улыбаются приветливые чашечки китайского фарфора, чайник сияет в центре круглого стола, накрытого парадной белой скатертью…»
Галя до того размечталась, что не сразу поймала обращенный к ней вопрос:
— Что-что? Извини, я не расслышала.
— Ты одна приехала из Москвы?
— Я не замужем, если ты это имеешь в виду.
— Я не это имею в виду. С тобой приехал еще кто-нибудь из сотрудников милиции?
— А зачем тебе это знать, Никита?
Снова царапанье. Ближе. Словно перемещается крупная крыса. Никита совсем запустил хозяйство! Что за тварей он у себя в подвале выращивает?
Никита поставил на покрытый покоробленной клеенкой стол, не смахнув хлебных крошек, заварочный чайник, налил в него кипятка. Совсем близко его склоненное лицо. День был пасмурный, немытое стекло пропускало мало света, но даже при скудном освещении было заметно: лицо это невеселое.