Отморозок Чан 2: Гелион
Шрифт:
– О господи ты боже… – мужик перекрестился. Малец, бросив взгляд на отца, поспешил перекреститься тоже. – Потери есть?
– Да не, – махнул рукой. – Одну бабку раздавило, но её особо никто и не любил, так что мы это в приобретения записали, а не в потери. А вот дерево убрать сил не хватает. Ну или ума. Деревня-то где ваша? Далеко?
– Рядом. Не больше километра. А зачем вам бритва нужна?
– Да хочу жиробасу одному усы сбрить – бесячие, пиздец. Но это потом – просто к слову пришлось. Сейчас надо с деревом разобраться побыстрей, пока они там все ножи не затупили: хуй потом колбасу чем порежешь.
– Вы
– Да я сам дойду, бродяга, не парься, – перебил его я и кивнул на пацана. – Это сын твой?
– Да, – он взял пиздюка за плечо. – Славка…
– Здоровый, – кивнул я, оценивая. – Какой размер?
– Чего? – нахмурился батя.
– Не тупи, блять. Размер ноги у него какой, ёбт.
– Сорок второй…
– Как раз…
– Что как ра…?
Я сделал шаг, выбросил левую руку вперёд, ловким движением скинул застёжку с кобуры, вынул ствол, пока вёл вверх, развернул, большим пальцем снял с предохранителя, упёр ствол под подбородок мужика и нажал на спусковой крючок.
Раздался щелчок. Осечка…
Сука, блять, ебаная… Я ж говорил: говно ебучее, а не ствол…
Не успел я удивиться той нечеловеческой ловкости и скорости, с которой завладел оружием этого деревенского хуесоса, и вдоволь наогорчаться досадной осечке, как получил кулаком в ебальник. Хорошо так – от души.
Отшатнулся. Мужик вцепился в мою руку, держвшую его ствол (в смысле пистолет державшую, а не хер).
– Ты что творишь!?!?– проревел он, выпучив глаза.
Вместо ответа дёрнул его на себя и мотнул головой. Удар моей башки его не успокоил, а вот нож, который я успел выхватить из его ножен и которым ударил в бочину – прыти поубавил явно.
По его ещё больше округлившимся глазам стало ясно: мужик понял, что ему пиздец…
– БЕГИ, СЫНОК!!! – завопил он. – БЕГИ С..ХРЛПЛХМЛПМКАЛ!
Голос мужика утонул в бурлящей в горле крови, когда я ударил его ножом в шею. Я ударил ещё дважды. Кровь фонтанами била из прорезанной артерии. Руки кабана на мгновение сильно стиснули мою кисть, а затем обмякли.
Плечом оттолкнул мужика – он тряпичной куклой (или мешком с говном – кому как нравится) рухнул на землю.
Круто развернулся. Пиздюк успел отбежать лишь метров на пять, видимо, последовал рекомендации отца, только когда убедился, что ему стопудово пиздец. Странно, кстати, что он не решил воспользоваться ружьём… Видать, бородатые анекдоты бати ему слушать хотелось куда меньше, чем сохранить патроны, в смысле что не любил он своего батю нихуя… Бессердечный ублюдок.
Оценив траекторию побега Славика, метнул нож ему вдогонку.
Нож с глухим ударом воткнулся в затылок пацана. Голова мотнулась вперёд, он потерял равновесие, в раскоряку пробежал ещё несколько метров, и, выставив перед собой руки, рухнул на асфальт.
Но пацан явно был не из тех, кто привык сдаваться, так что пополз вперед. Рукоять ножа торчала из его башки словно плавник акулы…
Я пустился в погоню… То есть неспешно побрел следом, потому что полз пацан, не сильно усердствуя: видимо, сохранял силы на то, чтобы мужественно не обосраться после того, как я его убью.
Пиздюк прополз уже больше двадцати метров и судя по всему был полон решимости доползти-таки до деревни и ударить в тревожный колокол, так что мне пришлось вмешаться. Я наступил ему на спину, придавив к земле.
– Прости пацан, но жизнь мужчины состоит не из одних лишь побед…
Я оценивающе посмотрел на пистолет, зажатый в моей руке. Вынул магазин. Полный. Вынул пороховой-кейс. Тоже полный. Задумался…
Нет… Ну его нахуй… Второй раз я рисковать жизнью не стану…
Ухватившись за ствол, я склонился над пацаном и нанес несколько десятков ударов тяжелойстальной рукоятью в область виска, размозживбедолаге череп.
Убедившись, что пацан точно умер, – для этого я вырвал нож из его затылка и "контрольно" перерезал горло, – взял его за руки и спешно, пока кто-нибудь ещё не поебашил по дороге и не спалил моё преступление, поволок прочь с дороги. Протащив тело пару метров, заметил, как его ботинки трутся носами об асфальт. Остановился. Сердце сжалось. Это не дело.
Схватив паренька теперь уже за ноги, я продолжил тащить его к обочине. От мерзкого скрипа его переносицы об асфальт у меня сводило скулы. Но что поделать: лучше так чем попортить нормальные ботинки…
Хотя, может стоило их сразу снять? Да, похуй уже…
Стащив с дороги оба тела и их ружья, – которые оказались незаряженными: патроны хранились у старшого в кармане, – и, спрятав за кустами так, чтобы не было видно с дороги, я принялся расшнуровывать сапоги пиздюка. Переобувшись, я наконец ощутил себя человеком…
– Другое, блять, дело, – довольно хмыкнул я.
Сначала мне было как-то стрёмно снимать сапоги с покойника – всё-таки он родному отцу смерти желал, а такие чёрные мысли портят ауру личных вещей. Но теперь я знал, что отца пацан любил, просто отец нихуя не доверял ему и даже в тайне ненавидел, – а по-другому я не могу объяснить, почему этот бессердечный хуесос оставил собственного сына без патронов на дороге полной отмороженных уёбков.
Я верю в ауру. Поступки людей влияют на неё: плохие делают темнее и притягивают беды, а хорошие – привлекаю удачу. Именно поэтому сегодня я получил неплохие ботинки – я неплохой человек. Конечно, не отними я батончик у той старушки, сейчас радовался бы пиздатым охуенным сапогам, потому что был бы пиздатым охуенным человеком, но… Все мы иногда делаем нехорошие поступки, и это не повод себя ненавидеть – это повод стать лучше.
Ох уж это приятное чувство, когда ты постарался, приложил усилия, а судьба тебя за это наградила. В такие моменты невольно начинаешь размышлять о вселенской справедливости. Кажется, жизнь явно начинала налаживаться…
От этой мысли и внезапно накатившего прилива радостной эйфории, я принялся кружить между березок, или сосен, или каких-то других деревьев в счастливом танце, а затем запел чистым и звонким как лестной ручей голосом. Птички подпевали мне, я улыбался, и даже лица убитых мной неудачников залились румянцем, а через миг они уже не могли сдержать умиления и, переглянувшись, расплылись в улыбках. Лучи солнца играли со мной: светили в лицо сквозь кроны, а когда я открывал глаза, прятались в густой листве; а зверушки собрались на ветвях, весело покачиваясь в такт ритму моего жизнеутверждающего пения.