Отпущение грехов
Шрифт:
– А, Зареченский филиал гестапо? – произнесла я, принимая вертикальное положение и садясь на лавке.
– Вот именно, – отозвался белобрысый. – И, что самое впечатляющее, и главный Ариец скоро прибудет.
И он засмеялся, очень довольный своей сомнительной шуткой.
Я взглянула на часы: около девяти вечера. Насколько могла судить, прошло около полутора часов с того момента, как я подъехала к зданию котельной.
– Значит, Курилова вам надо? – тихо, с усилием проговорила я, глядя на свирепые физиономии ольховиковских подручных
– Куда-а ты, тропинка-а, меня привела-а-а… без милой принцессы-ы мне жизнь не мила-а-а… – неожиданно чистым и сильным голосом пропел белобрысый Ванька и вопросительно посмотрел на босса. Хорошие у мальчика вокальные данные, ничего не скажешь.
Ольховик посмотрел на меня в упор: вероятно, не ожидал, что я так быстро соглашусь. Но мой подавленный вид и особенно тоненькая струйка крови, стекавшая по моему лбу, которую я беспомощно трогала пальцем, быстро убедили его в том, что он несколько перехвалил достоинства Жени Охотниковой, в отдельных кругах известной под звучным именем Хамелеон.
Вероятно, он наводил обо мне справки и понял, что меня лучше переоценить, чем недооценить.
– Значит, к Докукину? – проговорил он. – Ну хорошо, Женя. Тем более, что я и сам собирался пойти посмотреть, как там проходит синтез.
– Значит, тут лаборатория… – пробормотала я.
– Вот именно. Только попрошу вас, Евгения Максимовна, без фокусов. Вот вам телефон, звоните.
– Разрешите, я позвоню только после того, как увижу Николая Николаевича.
– Так она че, неровно дышит к этому носатому обмылку, чо ли? – хмыкнул амбал с автоматом.
Ольха смерил меня холодным взглядом и проговорил:
– Только из моей симпатии к вам.
– Хороша симпатия, – сказала я. – Сделали лестное предложение отгрузить на местное кладбище.
– Успокойтесь, – проговорил Ольховик, – вас похоронят на другом кладбище. Выводи ее, Китаец.
Парень с «калашом» кивнул мне на дверь и проговорил:
– Давай шуруй, и не вздумай торкаться – шлепну как таракана!
В саму лабораторию нас не повели: как объявил мне Ольховик, туда можно было заходить только в полном защитном комплекте. Меня посадили в маленькую комнату с металлическими стенами, залитую просто ослепительным белым светом нескольких мощных люминесцентных ламп, и вручили сотовый телефон, а Ольха распорядился вызвать Докукина и Клинского и узнать, как идет процесс синтеза.
…Конечно, они не знают, что Курилов уже болтается где-то в районе Заречного, если он, конечно, по пути не попал в аварию или не влип во что-нибудь еще, на это он был большой мастак. Но дела все это не меняет.
– Что ему говорить-то?
– Скажите, пусть подъедет к котельной, договоритесь, что будете ждать там.
Я набрала номер и услышала неожиданно резкий и взволнованный голос Курилова:
– Слушаю! Это ты, Женька?
– Да, это я. Костя, ты можешь подъехать к котельной в поселке Заречном?
– Так я…
– Подъезжай через час, буду тебя ждать, – перебила я, не давая сказать ему ни слова, потому что Ольховик прослушивал этот разговор. – Все.
Как только я закончила беседу с Куриловым и передала телефон настороженному Ольховику, мощная металлическая дверь, ведущая в лабораторию, отворилась, и в нее прошмыгнул человек, тут же поспешно захлопнувший ее за собой, словно опасаясь, что вслед за ним в комнату проникнет что-то смертельно опасное.
Да так оно и было.
На нем надето какое-то подобие армейского защитного комбинезона и белая маска, похожая на респиратор, но несколько иначе устроенная. Голову закрывала зеленая резиновая шапочка, как у пловца.
Человек рассеянно огляделся по сторонам и шагнул вперед. Взгляд его расширенных мутных глаз упал на меня, он смотрел, словно я была стеклянная, словно он не видел меня, – и вдруг вздрогнул всем телом и сорвал с себя сначала «респиратор», а потом зеленую шапочку.
– Женька… как ты здесь?.. – пробормотал он.
Это был Николай Докукин.
Глава 12 Неожиданная развязка
– Вот и я, Коля, – устало проговорила я и прислонилась к стене. – Ну что… как твои дела?
Возможно, в моих словах и в моем лице ему почудилась тяжелая, презрительная, смертоносная ирония, за которой уже ничего не остается – ни дружбы, ни расположения, ни даже презрения, ни самой памяти о человеке по имени Николай Докукин. Потому что он смертельно побледнел и буквально осел на пол. Никто не стал его поднимать.
– Ты все не так поняла, – пробормотал он. – Все не так…
– Хватит болтать, – грубо оборвал его белобрысый. – Вы закончили работу?
– Да… почти.
– А Сергей Сергеевич? – спросил Ольховик. – Я же вызвал и его.
– Он наблюдает за процессом… ему нельзя отлучаться.
– Значит, ты тоже с ними в деле? – спросила я. – А я еще, как дура, поверила тебе. Рассекала тут за тобой по всему городу, Курилова впутала. Хотя, быть может, тебя просто использовали, а ты сам ничего не знал. Но это не оправдывает тебя. Нет ничего страшнее и непростительнее глупости.
– Как говорил, если не ошибаюсь, Талейран, – важно заявил белобрысый, вертя в пальцах очки, – из всех сокровищ мира нет ничего дороже человеческой глупости, и все потому, что время от времени за нее приходится слишком дорого платить.
Докукин поднял на него затравленный взгляд и вдруг бросился на Ивана прямо с пола – коротким, неуловимо быстрым, упругим прыжком, словно разжатая пружина. Я открыла в изумлении рот: никогда бы не заподозрила в хлипком и тщедушном Коле такой быстроты и звериной стремительности.