Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
По прошествии времени, как говорит Фелиси, они с Пинюшем создали агентство частной полиции — «Пинодэр-Эдженси» (от их двух имен, соответственно, Пино и Дэр).
Но Развалина предпочёл вернуться в официальную легавку и уступил свою долю моему кузену. С тех пор Гектор — единственный патрон конторы, одной из лучших в Париже, если верить слухам.
Надо видеть, каким он стал франтом, чуточку манерным, уверенным в себе, с живым взглядом!
Он наклоняется к нашему столу, целует ручки дамам, непринуждённо жмёт мою.
— Вы позволите присесть?
— Сделайте милость, Гектор, — отвечает маман. — Какое совпадение! Вы тоже решили отправиться в круиз?
— По работе, Фелиси.
Сразу же завеса падает, как говорят в произведениях, написанных лучше, чем мои [43] , я понимаю всё.
— Так это ты тот самый частный детектив, которого наняла компания?
— Как видишь, кузен!
И добавляет:
— Мне неприятно об этом говорить, потому что страдает семейный престиж, но у меня полное фиаско.
43
И одному Богу известно, есть ли такие! — Прим. (дерзкое) корр.
— Ты был на борту, когда произошло четвёртое исчезновение, не так ли?
Он смотрит в белки моих глаз.
— И во время пятого тоже!
— О, ты уже в курсе? — вздрагиваю я.
Он кивает.
— Ты тоже, как я вижу?
— Муж только что сообщил мне.
Гектор хмурит брови, становясь похожим на школьного надзирателя перед непослушным учеником.
— Что ты такое говоришь, какой муж?..
— Муж той, что исчезла, надо полагать!
— Послушай, Антуан, исчез мужчина, а не женщина. И не просто мужчина: помощник капитана, одним словом.
Мое смятение составило бы счастье художника-плакатиста, специализирующегося на фильмах ужасов или на слабительных пилюлях.
— Хороши же мы! — сетую я. — В первый же день два исчезновения, в то время как этот чёртов корабль набит лучшими полицейскими.
— При всём при том, ты ещё способен прихвастнуть, — ухмыляется кузен. — А кто ещё исчез?
— Жена министра, дорогой, ни больше ни меньше!
Несмотря на его хорошие манеры, из него выскакивает:
— О, чёрт!
— Не говори! Пропали две такие личности, и нужно сделать всё возможное, чтобы ничего не просочилось, представь!
— Это мы скоро начнем сочиться. Среди пассажиров полно журналистов. Представляешь, подарочек для этих господ?
Танец останавливается по причине инцидента, который только что произошёл на площадке. Во время смены партнёра какая-то шумливая рыжуха захватила Феликса и прилепила его к своим выпуклостям как какой-нибудь горчичник, и во время танца начала проверять ему цоколь! Берти энергично вмешалась. У Слонихи ответные удары, как у Израиля. На укол булавки — удар булавой! Она вламывается в кучу, опрокидывая несколько пар, которые теперь лежат вверх ногами. Движением могучей прачки она отвешивает плюху высшего сорта по лицу огненно-рыжей.
— Ты где находишься, шалава?! — задаёт вопрос Толстуха прямо из-под усов. — Ты что, арканишь как на улице Годо-де-Моруа?
Она молотит от души, правой, левой, наезжает грудью, толкает бедром. Все её формы становятся грозным оружием, строительными бабами, которые наносят удары неотвратимо. Вокруг обеих гурий образуется круг. Музыканты забрались на стулья, чтобы лучше видеть. Ударник бьёт в большой барабан, как раньше имитировали разрывы снарядов в немых фильмах «На западном фронте без перемен» или «Деревянные кресты».
— Вы видели эту профуру? — призывает нас в свидетели Берти, не переставая колошматить. — Она роется в ширинке у приличного человека, как у себя в сумке! Бездельница! Потаскуха! Она больше ни на что не способна! В её возрасте мадам Кюри уже изобрела пенициллин!
Выбитая из колеи столь неожиданным нападением, рыжая начинает приходить в себя. Она хватает хохолок, который рос у Берты на подбородке и которым она гордилась, и безжалостно отрывает его. Льётся кровь, Толстуха ревёт! Похоже, будут репрессии! И они следуют. Суматоха. Треск рвущейся материи сменяется звуками наносимых ударов. Раздаётся звериное рычание. Мелькает мясо, всё больше и больше. Чудовищные окорока, живое вымя, промежности быстрого приготовления.
— Дамы! Дамы! Ну что вы? — вопит Феликс.
Он хочет разнять их, но можно ли умиротворить голосом двух разъярённых зверей? Ему достается от их зубов, ног. Смелые люди вытаскивают его из сейсмической зоны, ибо он мешает смотреть. Берта срывает лифчик у рыжей. Возгласы удивления и разочарования слышатся из толпы собравшихся, ибо поплавки мамзели выполнены из губчатой резины. Ее пышная грудь? Две вафельки!
Берта ликует! Она показывает трофей.
— Полюбуйтесь этой авторезиной «Данлоп С. П. Спорт», — пыхтит Толстуха, — и вот этим мисс Моязадница соблазняет месье! У неё их лижет Мишлен [44] ! Ты, овца, ты не грудь выставляешь, а присоски для раковины! Ха! Да они дефективные, эти хмыри, которых тебе удалось снять. Вместо женщины, у которой кое-что есть, они довольствуются резиновыми изделиями! Они занимаются любовью с автошинами!
44
Мишлен — символ шинной компании «Мишлен» в виде бегущего человека, составленного из шин. — Прим. пер.
Парализованная от смущения, рыжая закрывает руками то, что всё же приходится назвать грудью, французский язык не так богат, как кажется. Жест Фринеи [45] !
Мадам Берю хохочет.
— Зачем ты прикрываешься руками, если тебе нечего прятать? — смеётся она. — Хочешь, покажу тебе настоящую грудь?
— Уи! Уи! Йес! Си! Иа! — ревут присутствующие на едином для всех эсперанто.
Польщённая, вдохновлённая, воодушевлённая успехом, она продолжает распрягаться, наша маркитантка! Монгольфьер (с лямками) улетает. Ей не жалко показать свои прелести. Она трясёт ими перед исступлённой толпой! Слышатся возгласы одобрения. Всеобщее веселье! Некоторые стыдливые пассажиры (редчайшие на борту) бросают ей серпантин. Другие протягивают фужеры с шампанским. Американский импресарио спрашивает у интенданта, кто агент этой особы, ибо он хочет подписать с ней контракт для одного кабаре в Лас-Вегасе.
45
Фринея — древнегреческая гетера (V в. до н. э.), подруга Перикла, славившаяся своей красотой. Согласно преданию, Фринею обвинили в нечестивости, но она была оправдана после того, как её защитник Гиперид в качестве последнего аргумента обнажил её тело перед судьями. — Прим. пер.
Во время этого шурума и этого бурума я подхожу к Старику. Архилысый в бешенстве.
— Этих Берюрье нельзя выпускать на люди! Мы их высадим в первом же порту! Я потребую отставки вашего инспектора! Если бы я взял с собой на «Мердалор» вагон свиней, они были бы не так заметны. Мне стыдно за себя, за полицию, за Францию!
У него слёзы на глазах. Он кладёт свою вставную челюсть в карман, чтобы не клацать зубами. Он подавлен донельзя. Он испытал падение в пропасть.