Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
— Росс, погрузите багаж этого господина! — даёт указание он.
Драйвер смотрит с ужасом на растерзанный ящик, на огромный картонный чемодан, который удерживается в закрытом виде с помощью старых подтяжек, и всё это называется «багажом» господина Берюрье. Но английский шофёр — всё равно что доберман: он слушает только своего хозяина.
— Слушаюсь, сэр, — говорит он, хватая эти мусорники.
— Садитесь же в машину, Берюрье, садитесь, дружок.
— Я не запачкаю? — бормочет наш бравый товарищ.
— Ах, вы
Берта уже отвергла приглашение. Она предпочитает ехать в машине преподавателя. Кое-как мы выезжаем из «Кемпинга зачарованной медузы».
— Представляю рожу Пино, когда они узнают, что мы отправляемся в круиз, — шепчет Толстяк, который не переварил фургон своего коллеги.
Он просовывает руку в ремень на подлокотнике.
— Я, наверное, продам свою машину, — объявляет он. — Я сказал хозяйке в офисе, чтобы выставила её на продажу. За пятьсот тысяч франков я её отдам! Любители найдутся, потому что «Ситроенов-15» уже не встретишь!
Едва мы проезжаем триста метров, как попадаем в затор. Тачки выстроились гуськом с раскрытыми дверьми. Водители бегут в сторону гигантского нагромождения листового железа посреди шоссе.
— Что там такое, Росс? — спрашивает Старик.
— Похоже на аварию, сэр.
— О боже, — подпрыгивает Берю, — ведь там на дороге Мари-Мари, одна! Чёрт, лишь бы она не попала в эту передрягу!
Он резко открывает дверь, с таким зверством, что металлическая створка ударяется о старую «дофин», стоящую справа от нас. Впервые за свою долгую жизнь Росс не смог сохранить спокойствие.
— Мудак! — вскрикнул он.
— Росс?! — вопит в удивлении Старик. — Вы говорите по-французски?!.
— Самую малость, сэр, — извиняется старина, восстановив достоинство.
Толстяк несётся по дороге, превратившейся в ярмарочную площадь. Его толстые ляжки трясутся как айвовое желе.
— Извините меня, — шепчу я Боссу, — я тоже иду туда, у меня какое-то предчувствие.
— Да бросьте вы! — ворчит Старик, видя, как дрогнул его карточный домик.
Но мне до фонаря его эгоистические помыслы. Неожиданно меня охватила какая-то тревога. Она сваливается на вас без предупреждения. Багор, брошенный с того света и который пригвождает вас в один миг. Так же, как предчувствуют тяжесть некоторых болезней, когда они выглядят ещё неопасными, о катастрофе узнаёшь раньше, чем тебе о ней объявят.
Я покрываю несколько сот метров в олимпийском темпе, догоняю Берю, обхожу его, тяну за собой.
Когорта автомобилистов становится плотнее. Я проталкиваюсь, чем заслуживаю суровые окрики: «Нет, ну что он себе позволяет, мы тоже хотим посмотреть!»
По мере того как я приближаюсь к месту аварии, я определяю её причину. Машину с фургоном ударила автоцистерна.
Из всего этого образовалось страшное столпотворение.
— Это Пино! Это Пино! —
Он останавливается поблизости от места драмы, падает на колени, заламывает руки, ревёт, стонет, бьётся головой об асфальт, по которому течёт ручей алого цвета.
— Эй, слушай, ты что, сдурел, дядюшка! — раздаётся знакомый голос. — Тебе не стыдно выдуриваться перед народом?
Мамзель Косичка! Мари-Мари! Живая, без нескольких зубов, с двумя жёсткими хвостиками, торчащими на голове в разные стороны, в юбочке-шортиках небесно-голубого цвета и в маечке в красную и белую полоску, которые делают из неё триколор!
— Ррраухухмфф! — приблизительно выдаёт Толстяк, бросаясь как сумасшедший к своей племяннице.
Он хватает её в охапку и скачет в открытом поле со своим ценным грузом. Малышка брыкается, лупит его руками и ногами. Наконец, очнувшись, Берю вновь обретает нормальное артериальное давление.
— Я так испугался! — пускает слюни он. — О, я так испугался, я так испугался. Так это же машина Пино?
— Ну да, — соглашается пацанка.
— Значит, они погибли, бедняги, — хнычет Опухший, для которого это просто день несчастий, со всей этой кровью…
— Да нет там ничего и никого, и потом это не кровь, а вино!
— Вино?
Девчонка пожимает плечами.
— Ну ты, ну ты прямо сдурел, дядюшка! Орёшь как целый зверинец! У тебя что, не удался отпуск?
Пока идёт выяснение между дядей и племянницей, я добираюсь до первого ряда зрителей.
Зрелище довольно унылое. Шикарный фургон Пино превратился в нечто бесформенное и напоминает скорее раздавленную римскую колесницу, чем дорожный пульман по той простой причине, что двадцатитонный грузовик въехал в него немного дальше, чем до середины.
Мадам Пино рыдает, опустив руки перед обломками, тогда как бедный Пинюш сидит на переднем бампере своей тачки, обхватив голову руками, и его осыпает бранью взбешенный водила, в два раза мощнее, чем Орсон Уэллс.
— Старый идиот! — ревёт водила. — Тебе только креслом на колёсиках управлять, да и то я сомневаюсь! Посмотрите на этого чудотворца, он затормозил прямо перед моим носом! У тебя совесть есть, несчастный? Если бы я не сдерживал себя, я бы вломил этому хмырю, чёрт меня подери!
— Не советую, приятель! — громыхает Внушительный. — Если ты не можешь удержать свою машину, то не надо в этом винить добрых людей, которым ты ломаешь имущество!
— Чего? — поворачивается махина.
— Именно, — уверяет Берю. — Я всё видел, я свидетель, — заявляет он с демоническим апломбом.
Он тычет мне в грудь.
— А этот месье, которого я не имею чести знать, тоже свидетель, не так ли, месье? Это твоя вина, приятель! От А до Ю.
Он поворачивается к растущей толпе и призывает её в свидетели.