Отравленная страсть
Шрифт:
Скрипнул сдвинутый стул. Франц Оттович придвинулся ко мне и зашептал, как заговорщик:
– Не печалься, парень. Чужую любовницу увести несложно. Можно иметь меньше денег, можно иметь, – вахтер лукаво сощурился, – меньше пенис. Но! Самое главное, надо иметь больше свободного времени. Любовница – это, прежде всего, ожидание. Каждый вечер она сидит и ждет, найдется ли время у мужчины для встречи с ней. А в праздники? Он дома с семьей, а она одна. Представь себе ее состояние! Вечное одиночество и вечное ожидание. Ты должен заполнить ее пустые вечера. Поверь мне, рано или поздно женщина это оценит. Свободный мужчина всегда имеет шанс увести чужую любовницу.
Я удивленно пялился на вахтера:
– Заполнить пустые вечера?
– Да. Вот что она сейчас делает?
– Не знаю. Домой пошла.
– И одна там! Ты должен быть рядом! Легко сказать, а если мы поругались?
Словно угадывая мои мысли, вахтер продолжил:
– Настроение девушек переменчиво. Извинись, если даже не виноват. Надо уметь уступать любимой.
И правда! Конечно, надо извиниться. Она же спасла меня от тюрьмы, а я… Тут же захотелось встать и идти к Жене.
– Чай допей, – строго посоветовал Франц Оттович, перехватив мой внутренний порыв. – Не выливать же? Не люблю я этого, чтобы продукты выбрасывали.
Я сунул в рот остаток сухаря и глотнул остывающий чай. Затренькал телефон.
– Дежурный слушает, – живо подхватил трубку вахтер. – Так точно, студенческое общежитие. А вам кого? Заколова? Угу… Сейчас. – Он прикрыл ладонью микрофон и шепнул: – Тебя. Девушка…
Я выхватил трубку.
– Алло!
– Добрый вечер, Тихон. Это я. – Из телефона раздавался совсем иной голос, чем я жаждал услышать.
– Привет, Ира, – тяжело выдавил я, узнав голос Глебовой.
– Тебя выпустили?
– Да, как видишь. Точнее, слышишь.
– Я знала. Я уже звонила в прокуратуру. Просто от тебя хотела услышать. С тобой все в порядке?
– Нормально.
– Здорово!.. Может, приедешь ко мне?
Я молчал, застигнутый врасплох предложением.
– Тебе надо как следует покушать, ты же целые сутки провел под арестом, – затараторила Ирина. – А я большой ужин приготовила. Специально для тебя.
– Уже поздно.
– Ничего. Никто же тебя не планирует выгонять… Отдохнешь, выспишься.
Ах, даже так? Откровеннее не скажешь. Я представил все, что последует после ужина, пресс сжался, внизу живота накатило приятное тепло. Хватит ли у меня сил на такую жизнь?
– Хорошо, Ира, я приеду.
– Жду, – нежно шепнула трубка и чмокнула меня мягким звуком в ухо. – Очень жду.
Вахтер покачал головой:
– Парень, ты бы разобрался со своими девчонками. Я вздохнул глубоко и тяжело и честно признался:
– Я пытаюсь, но…
Как и большинство студентов, я привык ходить быстро. Из общежития к началу занятий мы всегда выбегали в самый последний момент. Если шли в кино или на танцы, тоже долго собирались, а потом лихим аллюром преодолевали расстояние. Гулять просто так, дышать воздухом, созерцать прохожих, вести пустую беседу, представлялось чудным времяпровождением. Да и с кем гулять? Не с Сашкой же Евтушенко, с которым мы и так практически не расставались. Бесцельно гуляют влюбленные парочки, но серьезных отношений с девушками у меня до сих пор не было.
Сейчас ноги не получали никакого четкого импульса и двигались, как сонные мухи, очнувшиеся между рамами после зимней спячки. Глаза тупо смотрели в землю, голова была занята совершенно другим. Я думал, почему с Ириной все получается легко и просто, а с Женей у нас вечные проблемы. И приходил к странным выводам.
Фактически, Ирина была мне безразлична. Да, она милая, трогательная и даже симпатичная, но… Но мне было все равно, как я выгляжу в ее глазах, причиню ли ей неудобства, кажусь ли грубым или холодным. Я никогда не загадывал, какие слова произнесу при встрече с ней, как поступлю в той или иной ситуации. Я забывал о ней сразу при расставании, а вспоминал, когда она сама звонила или когда в молодом организме просыпалось сексуальное желание.
Все остальное время я думал о Жене. Я настолько был отягощен любовью к ней, что этот груз давил при каждой встрече и делал меня слабым. Я таял от любви, как мороженое на солнце, становился нерешительным и боялся причинить любимой хоть малейшее неудобство.
И еще я ревновал. И к Калинину, и к погибшему Андрею, и к носатому декану, и к мордатому прокурору, ко всем мужчинам, что обращали на нее внимание и провожали сладкими пошленькими взглядами. Ревность сжигала меня, мучила как заправский инквизитор, подталкивала к грубым мыслям и оскорблениям. Но все это длилось только до момента встречи. Увидев ее, я умирал от любви и вновь становился слабым.
Я заметил, что давно уже прошел ближайшую автобусную остановку и сильно отклонился от прямого маршрута к Ириному дому. Я шел по улице, где жила Женя.
Конечно, можно было пройти вдоль нее, потом свернуть направо, пересечь дворами несколько кварталов и выйти на проспект, где все равно предстояло делать пересадку. Поздним вечером транспорт ходит редко, и, возможно, так окажется быстрее.
Но дело было не в графике движения автобусов. Это был типичный благостный самообман. Меня незримо тянуло к Жене, и я цеплялся за нелепые уловки, чтобы увидеть ее.
Так или иначе, ноги сами вывели меня к ее дому. Мечтой было – «случайно» застать ее во дворе. Конечно, это была мечта сумасшедшего, но прав Евтушенко, все влюбленные немножко сумасшедшие, и я отчаянно надеялся.
Я прошелся мимо ее подъезда. Кто-то из собачников вывел своего питомца. У Жени, к сожалению, собаки не было, этот вариант встречи отпадал.
Напротив подъезда я заметил черную «Волгу». Приглядевшись к номеру, понял, что это служебная машина Калинина. Выходит, толстый Папик у Жени!
И снова боль ревности разрослась во мне огромной язвой. Этот гад у нее. Он отпустил водителя, значит, хочет остаться надолго. А может, и до утра. Он там, а я – здесь! Он видит ее красоту, дышит ее ароматом, касается ее тела, а я – о, черт! – вляпался в собачье дерьмо!
Я смотрел на окно в Жениной комнате. Свет горел, но шторы были плотно занавешены. Устроившись в беседке на пустой детской площадке, я тоскливо наблюдал за окном. Больше всего я боялся, что свет погаснет. Конечно, свет для интима не помеха, но так хоть оставалась надежда, что они просто беседуют. Ведь мог он заехать по какому-нибудь иному делу? А вот если бы свет погас… Дальше я отказывался думать. Дальше зияла жуткая пропасть и обрывалась жизнь.