Отражение Улле

Ночью небо спустилось почти до земли. Покрыло, укутало ледяною мглою вершины гор и теперь стекало, клубясь, по сырым расщелинам в долины.

Всю ночь Ильг пробиралась в кромешной тьме через дебри. Березовое криволесье обдавало ливнем, чуть дотронешься до спутанных ветвей. Она брела по болоту, где набухший водой мох жадно всасывал ноги, а отпускал неохотно, с хищным упыриным чмоканьем.

И ночная невидимая птица все металась над головой, завывая:

— У-улле! У-улле!

Ильг вздрагивала, кутаясь в волчью шкуру, бормотала: «Молчи, злая тварь, беду накличешь!» А утром, когда небо посерело над горами и болото осталось позади, Ильг разглядела в рассветной мути вздымающуюся перед нею стену из черных бесформенных глыб, скользких, в лохмотьях лишайников. Чахлые сосны впивались корнями в трещины скал. Из расщелин тянуло земляным холодом. Ильг полезла вверх, цепляясь за стволы и корни, — почти сплошь гнилые, в ее руках они рассыпались в труху, кишащую муравьями.

— Брюхо мое, брюхо, — стонала Ильг, придерживая огромный живот, облепленный листьями и мхом. — Повремени еще, дай до норы добраться.

Вконец обессилев, Ильг сползла в глубокую расщелину с мшистым мягким дном. Сверху нору закрывала громадная глыба, вбитая, как клин, в трещину; под ней было темно и тихо. Комары, прозябшие за ночь, теперь отогрелись, зажужжали и облепили Ильг с головы до ног.

— Ишь, налетели, упырьки зудливые. Тоже ведь, мелкая тварь, а Хозяину верно служит, — только вымолвила Ильг, как стало ей не до них. Стиснула зубы, сжала кулаки, ногти вонзила в ладони — терпе-еть! Кричать не смей, закричишь — зверь придет, человек услышит, из мглы небес спустится Хозяин.

Так и терпела, пока не родила. Опомнилась быстро, подхватила ребенка, вышла из-под камня на свет. Мальчишка. Это ладно, пусть руку покажет! Младенец молчал, сжав кулачки, деловито сопел. Ильг осторожно разжала левый кулачок и уставилась на чистую розовую ладошку.

И тут сверху раздался хриплый, дрожащий голос:

— Э, Ильг, да ты выродка родила!

Ильг метнулась под камень, втолкнула ребенка в самый угол, сжала нож в руке, выглянула. Старый Гури уже лез в расщелину. Драная шкура еле прикрывала его зад, седые лохмы торчали кое-где среди шелухи и коросты на шишковатом черепе. В руке он держал копье и не спускал с женщины своих хитрых глаз. Вот он уже внизу рядом с ней.

— Чего уставилась? — Кряхтя, старик остановился в двух шагах, не решаясь подойти ближе.

— Следил?

— Не. Жрать охота. Почуял кровь.

— Улле тебя накормит.

Старикашка дернулся, словно ужаленный, покосился на мглистое небо.

— Тихо ты, вражье отродье! Не ровен час, услышит!

— Чего надо тебе? Слюни-то подбери!

Старик утерся.

— Выродка ты родила. Я видел.

— А тебе что за дело?

— А то: разорвут тебя.

— Разорвут, коли сболтнешь.

— Дашь мне его — не сболтну. Жрать охота. Два дня не жрал.

— А не соглашусь?

— Ты…

того, не дури! — Гури замешкался было, но потом сверкнул злобно глазами, ногой топнул, взмахнул копьем. — Всем скажу, тварь ты, упырица болотная, сгнили чтоб твои потроха, всем скажу, что за змей выполз из твоего зловонного чрева!

— Добро, — усмехнулась Ильг. — Уговорил. Пусть примет благую смерть. Одним страдальцем меньше станет.

— Благую смерть, да! — Старик причмокнул, заулыбался. — А чего заартачилась-то?

— Сама голодаю. — Ильг подтолкнула старика. — Полезай. Там он.

Гури нагнулся, полез под камень. Тут Ильг и всадила ему нож в поясницу. Старик мягко плюхнулся в мох. Ильг вытащила его на свет, перевернула, села на грудь, нож к горлу приставила и сказала:

— Вот и пришел тебе конец, пес ты шелудивый.

Гури хотел ругаться, да раздумал. Чего уж теперь…

— Скажи, — прохрипел он, — зачем в эту глушь-то забралась? Знала, что ли, кого родишь?

— Не знала, да подозревала.

Гури прикрыл глаза, помолчал, потом снова заскрипел старой глоткой:

— А скажи, старшего своего, Энки, тоже в лесу рожала?

— Здесь и рожала. — Ильг пощекотала его ножом. Ребенок в норе заплакал. — Ты еще подумай, старый. Глядишь, чего и надумаешь.

Тут глаза Гури широко-широко раскрылись.

— Слышь, Ильг, а ведь это не медведь Энки руку отгрыз, когда он родился!

— Я ж говорила: догадаешься. Твоя правда, я ему руку отгрызла. Энки жизнь сохранила и этому сохраню. И руку сохраню. Способ я нашла…

— Ну, все, хватит с меня, — еле выдохнул Гури. — Кончай меня, волчица, заждался я благой смерти.

— В пустоту уходи. — Нож с хрустом вошел в горло. — Не держу на тебя зла. Да не встретишь ты Улле по ту сторону жизни!

Старик помер. Ильг слезла с него, вытащила ребенка, согрела, снова посмотрела на ладошку. И на свою ладонь взглянула, с круглой черной родинкой посередине. И мертвый Гури растопырил грязную пятерню с той же меткой.

Ильг сдернула с шеи ожерелье из гадючьих зубов, выбрала зуб покрупнее. Сорвала горсть черных ягод нэр, выдавила каплю сока на камень. Взяла змеиный зуб губами, набрала сока в канал для яда. Потом воткнула острие ребенку в ладошку, дунула. Черное пятнышко расплылось под кожей.

— Выродок — не выродок, — Ильг прижала малыша к груди, тот свернулся удобненько и заснул. — Не мое это дело. А дело мое волчье — детеныша защищать. — И, помолчав, добавила: — Будешь ты Орми. Змеем назвали тебя при рождении, и змеиный зуб подарил тебе жизнь. Расти, змееныш.

Зима стояла злая. Темь и холод. Бурое небо, серый снег. Голодно было.

Утром Кулу созвал к себе всех ядозубов. Пришли и Барг-вояка, и Слэк колченогий, и все остальные — косматая дрань, людоеды блохастые. Энки и Орми тоже пришли, сели в сторонке. Кулу влез на камень.