Отражение Улле
Шрифт:
— Встретил. Она из плена бежала. Из Гугана.
— Немудрено, — усмехнулся Кулу, поддев ногой обрывок ремня. — Так откуда хошь сбежишь. Значит, людей заклинаниями сжигаем? Ловко. — Кулу нагнулся и схватил Эйле за горло косматой ручищей. Девушка замерла. Кулу бросил косой взгляд на Орми:
— Не серчай, змееныш. Сам видишь, надо ее прикончить.
— Попробуй только. Сгоришь, как Рах. Только медленно. — Орми скрипнул зубами.
— Ну, это ты, положим, врешь, — осклабился Кулу. — Ладно! Кто там есть… Барг! Завяжи девке пасть и скрути покрепче, не так, как в прошлый раз. Ты усек, что она ремни рвет и смертное слово знает?
— Усек, — пробасил Барг. — Не дурей тебя небось.
Кулу передал Эйле Баргу, уселся на землю рядом с Орми и скрестил руки на груди. Глаза его были холодны и насмешливы. Крови, сочившейся из раны, он, казалось, не замечал.
— Ну, так. Время идет. Я жду дотемна, Орми.
— Постой… Тебе разве мало? Сам видел только что силу Имира!
Кулу покачал головой.
— Я видел силу Улле, змееныш. Но я и без вас ее видел. Насмотрелся вот так.
— Эйле убила твоего врага. А тебя не тронула.
— Ты языком не мели. И задурить меня не пытайся, не выйдет. Ей это нужно было больше, чем мне.
— Каких же ты хочешь доказательств?
— Это уж твоя забота. Думай. Сделай так, чтоб я поверил. И чтобы они все, — Кулу махнул рукой в сторону своих людей, угрюмо сидевших вокруг холодного кострища, — чтобы они все тоже поверили.
Кулу оставил пленников и пошел к очагу. Людоеды развели огонь.
— Выпотрошить, что ли, этих? — Курги показал на трупы.
— Потроши, если охота, — сказала Хреса.
— А что, жрать никто не будет?
— Да их и в рот-то взять противно, падаль эту.
— И то верно, — вздохнул Курги.
Орми закрыл глаза. Как глупо, думал он. Они все уже наши, но понять этого не хотят, да и не могут. И если я не ткну их рожей в какое-то очевидное доказательство, они так и не поймут. И убьют нас обоих. Стиснут зубы и убьют. Им только начать. Гордость не позволит отступиться. Другие, может быть, и плюнули бы, но только не Кулу. И никакие тут тайные помыслы не помогут. Ничьи.
Или все же помогут?
Время шло. Надо было рискнуть. Уже далеко за полдень Орми позвал Кулу:
— Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.
Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом с Орми и повернулся к нему ухом.
— Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И выродки тоже. Но мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых Улле правит душой, как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех, кто с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.
— Как проверить? Говори, — произнес Кулу еле слышно, не глядя на Орми.
— Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы, что угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
— Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.
— А без толку ждать. Сразу все решим.
— Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.
— Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
— Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
— Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
— Дерьмо, — прошипел Кулу. — Падаль. Ненавижу тебя все равно, правду говоришь или врешь — все равно ненавижу. Червяк позорный. — Он помолчал и добавил: — Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я сделаю, как ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет. Никто надо мной не властен, понял? Ни Улле, ни Имир. Я сам себе господин.
Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
— Ну, что приуныли? Ждать надоело? Так и быть. Кончаем. Давайте, ребята. Эти выродки умеют только языком молоть. Все, что змееныш тут говорил, — брехня. И ночи ждать ни к чему. Кто ушей свежих хочет — вперед. Поклонимся Улле.
И Кулу развалился у огня.
— Сам-то чего лег? — спросил Эрк Носатый.
— Я потом, — сказал Кулу. — Сначала вы натешьтесь. Только смотрите, чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
Людоеды, кряхтя, поднялись. «Ну все, — подумал Орми. — Конец. На что я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый! Было ведь еще время! Белолобый мог прийти!»
— А что, вождь, срок-то не истек, — сказал Хлу.
— Да плевать, — сказал Кулу.
— Я первая. — Хреса вразвалку пошла к пленникам.
— Чего это — ты? — Барг догнал ее и отпихнул. — А ну пусти!
Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
— Эй, вы что, сдурели? — рявкнул Кулу. — На всех хватит!
— Не хватит, — сказала Хреса. — Нас шестеро. А ушей всего четыре.
— Мне не оставляйте, — сказал Кулу. — Я на своем веку ушей нажрался.
Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами Баргу в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика. Кулу вскочил с хриплым ревом, подбежал к дерущимся и долбанул их лбами друг о друга. Оба обмякли и затихли.
— Ну, а вы чего встали? Вперед!
Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки вокруг них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда. Хреса пощекотала Эйле под подбородком длинным грязным ногтем. Хлу подергал Орми за ухо.
— Это все не то, — сказал Курги мечтательно. — Я уши жа-ареные люблю. Надо бы огня притащить.
— Дело говоришь, — сказал Хлу и начал было вставать, но Хреса его опередила. Она кинулась к костру бегом, споткнулась и грохнулась лицом в огонь. Последние жидкие клочья серых волос на ее голосе вспыхнули, завоняло паленым. С диким воем Хреса вывернулась из огня и принялась кататься по земле. Погасив на себе пламя, затихла и осталась лежать, где лежала, тихо поскуливая.