Отражение в мутной воде
Шрифт:
Тина вздрогнула. Рука скользнула в карман.
– Вот.
Молниеносный взгляд Георгия. Тину бросило в жар.
– Стрелять умеешь?
– Н-ну…
– Понятно. Тогда слушай меня. Повернись, встань на колени. Не высовывайся! – отрывисто выкрикивал Георгий. – Левой рукой держись так крепко, как только сможешь. Правую вытяни, упри в сиденье, чтоб не тряслась. Под большим пальцем, на рукояти, у тебя предохранитель. Передвинь его вверх. Теперь стреляй, стреляй! Всю обойму! Огонь!
«Беретта» запрыгала в руке, выплевывая сгустки пламени. Чтобы не видеть их, Тина зажмурилась. Не было ни мыслей, ни страха. Ощущала только, как непрерывно дергается рука. Кто это сказал, будто в обойме семь или восемь пуль? Глупости какие. Тина давно
Еще поворот, удар, грохот, что-то тяжелое наваливается сверху, оглушительный звон стекла…
Руки Георгия выдергивают ее из машины:
– Жива? Бежим!
Какое-то полутемное помещение. Остро пахнет парфюмерией. Под ногами разъезжается, хрустит стекло, тонкая сладкая пыль заставляет расчихаться. Георгий, бегущий впереди, подхватывает что-то, с силой бросает вперед. Тина опять глохнет от звона и грохота. Георгий выскакивает в огромную дыру в стеклянной стене.
– Прыгай! – кричит.
Сколько стекла перебито сегодня, боже милостивый…
Тина ринулась вперед. Ее закачало от запахов йода, влаги, зелени, внезапно ударивших в ноздри.
И вдруг немыслимый грохот позади! Взрыв!
Под тяжестью Георгия Тина распростерлась… Канонада! Канонада!
Он приподнялся, оглядываясь. Тина тоже осмелилась.
Боже! Что за картина!
Живописно-жуткие осколки торчат из витрины, в которую вонзился бесстрашный желтый «жук». На него навалился измятый, проломленный рекламный щит. А сзади… Апокалипсис сегодня! Что-то рвется, разбрасывает во все стороны огненные брызги.
Неужели «Форд»?
Еще взрыв!.. Нет, «Форд» не одинок.
– Кто тут не умеет стрелять? Ладно, хватит глазеть на дело рук своих. Бежим!
Георгий опять толкал ее в спину.
Мягкая зелень под ногами сменилась твердой осыпью. Дорога резко пошла вниз.
Шум моря, удары волн о камни, ветер – какой живой, соленый ветер!
– Теперь притормози, – сказал Георгий, обгоняя ее. – Держись за меня, не то сорвешься в обрыв.
– Это что… все я натворила? – наконец-то смогла выговорить Тина.
Короткий смешок.
– Первый в жизни выстрел, говорят, всегда в «десятку», даже если палишь с закрытыми глазами. Думаю, ты попала в водителя «Форда», а «Шевроле» врубился в него на полной скорости.
– Ка-ак?
– Молча. Да осторожней ты! Тут знаешь какая глубина! А как ты плаваешь, я уже видел. К тому же своим ходом мы вряд ли доберемся. Если, конечно, ты и надувную лодку заодно не прихватила из моей сумки вместе с «береттой».
– Не было там никакой лодки! – обиделась Тина. – А «беретта» лежала под подушкой! – И осеклась, зажмурилась в ужасе.
Но Георгий хохотал:
– С тобой не пропадешь, ванька-встанька! А разрешение на ношение оружия не взяла?
– Нет!
– Жаль. Лежало в паспорте.
– Ах, в паспорте… – Тина в очередной раз сунула руку в карман. – Нет там ничего, можешь сам посмотреть.
Георгий споткнулся.
– Бог ты мой! Бог ты мой… Ну, не зря я за тобой в Амур прыгал! Кстати, а у тебя еще деньги остались? Надеюсь, ты постаралась и обчистила меня до нитки? Потому что нанять яхту, даже самую неказистую, – дорогое удовольствие!
– Яхту? Это еще зачем?
– Ты что, забыла? Мы же едем на курорт!
…Иногда ему казалось дикостью, что между этими отбросами человечества, к которым принадлежал теперь и он сам, могли вспыхивать какие-то чувства. Желания… Однажды Зулу – он тоже был моряком, как и все в подвале, белые, черные, желтые, – привел с собой новую бабу. Крашеную блондинку, еще свеженькую. Она и так уже была навеселе, а после первого же укола и вовсе рехнулась: принялась срывать с себя одежду с ужимками стриптизерши. Народ здешний уже всякого навидался, а для Рока это было еще в новинку. Он пялился на девушку во все глаза, хотя смотреть-то особенно было не на что. Тело у нее оказалось неприятное: стройное, а все равно какое-то оплывшее, с широковатыми плечами, тощими бедрами и едва заметной грудью. Вообще-то она скорее напоминала одного из этих потаскунов, которых Рок видеть не мог, просто на дух не переносил, так и передушил бы собственными руками! Пригляделся внимательней. Нет, спереди ничего мужского не торчало: прозрачный шелковый треугольничек, который она почему-то не сняла, позволял это заметить. И все-таки он кое в чем не ошибся, потому что когда эта девка совсем разошлась и начала давать всем и каждому, то вела она себя в точности как педик. Похоже, задалась целью перепробовать всю эту гниль, которая здесь, в подвале, валялась, потому что не выходила оттуда чуть ли не двое суток, лезла ко всем подряд. Мало кто мог – все-таки шприц ревнивый любовник, однако Рок, помнится, попробовал. Баба все-таки, хоть и стала на четвереньки. Ну и зря пробовал. Совсем тошно стало – вот и все удовольствие. Но девке, похоже, он пришелся по вкусу. Она все жалась к нему, особенно когда узнала, что он русский. Может, сама из бывших наших? Этого Рок, однако, никогда не узнал.
Зато узнал кое-что другое. Уже потом, позже, Зулу спросил, скучает ли он по своей блондинке. Рок только плюнул: на что она мне? Зулу с пониманием кивнул:
– Я когда узнал, кто она на самом деле, тоже больше не мог ее трахать. Ладно, мужик, ладно, баба, но чтоб ни то ни се… Лучше с козой, клянусь.
Рок не понял, и тут Зулу ему такое сказал… Чтоб мужик по доброй воле стал бабой?! Чтоб заплатил бешеные деньги за то, что ему отрежут это вот, самое главное, самое нужное?!
Рок подумал о мальчишках, которых душманы кастрировали, как скотов, – живых и мертвых, причем живых даже охотнее, чем мертвых… Знал он таких, которые потом уже, в госпитале, руки на себя наложили из-за этого. Но чтоб добровольно… заплатив деньги?! Потом он чуть не месяц на каждую бабу смотрел с подозрением. Но вскоре научился отличать этих, «трансов», с первого взгляда. Что-то в них было такое… словами не определишь, а нутро в комок сжимается и поперек горла лезет, не проблюешься. И запах – ни мужской, ни женский. Чуял Рок их, чуял!
Зулу говорил, что «трансы» идут в плясуны и певцы, в смысле – в плясуньи и певицы, мол, даже в Москве такие есть. Это он врал, конечно, черная рожа. Чтоб в Москве?! Хотя все может быть. Теперь пол-России раком перед Западом стоит, так что, может, оно и верно, что такие мужики-бабы в Москве на Сухаревке клиентов снимают.
Всегда, когда он начинал думать про Россию, хотелось вколоть себе такую дозу, чтоб уснуть – и уже не проснуться. Про Россию да про Москву… Хотя что ему Москва? Он там и не был ни разу в жизни. Как привезли из Владивостока самолетом в Душанбе, а оттуда в Кабул в 86-м, так и увезли из Кабула в Душанбе, а потом во Владивосток в 87-м. Вот и вся Россия, которую он видел. Помнится, мальчишкой дичью какой-то казалось, что есть города, которые не стоят на море. А потом, вернувшись, долго пугался моря: сколько соленой воды, умереть можно. Среди воды – от жажды! Точно так же, как он едва не умер в тех сухих, звенящих от зноя горах. Жажда ему еще и теперь снилась – это был самый жуткий кошмар. А глотнешь воды – и все пройдет. Рок всегда ставил рядом со своим матрасом пластиковую бутылку с водой. А однажды вскочил с криком, протянул руку – на полу только лужа. Кто-то раздавил бутылку. Что с ним тогда было – вспомнить страшно…
Вспомнить? А что это такое – помнить? Ничего он не помнит, ничего. Вот и ладно. Зачем мучиться? Зулу перед тем, как отдал концы, плакал, слезами заливался: небось вспоминал тоже… Руками махал – то ли звал, то ли гнал кого-то. А помер – и не стало никого. Будто и не было. И те, кого он звал или гнал, тоже как будто сгинули, как будто померли. Может, так оно и есть. Тогда хорошо, что Року перед смертью некого звать. Мать давно уже умерла. Брат… ну, брат на нем сам крест поставил.
Вот и хорошо. Живее будет.