Отражение
Шрифт:
Подросток развернулся. Закрыв глаза, он мог почувствовать, как сотни маньяков, психопатов, убийц, разбойников и воров сгорают сейчас в его желудке, точно в адском котле. Как лопается кожа на руках тех, кто обижал беззащитных, как варятся изнутри, словно картошка в мундире, насильники. Он был в тот момент ангелом мщения, приносящим наказание всем, кто пребывал в чертогах хоть одного смертного греха. А эти ребята… (эти, из ртов которых несёт пивом и куревом, глотки которых исторгают смешки и скабрезные шуточки, а глаза так и шарят, и прикосновение этих взглядов — что касание мокрой
— Поэтому я приговариваю вас к смерти! — сказал Егор вслух.
— Что ты там несёшь, щенок?
Уже совсем рядом.
— Смотри! Что это?
— Что за глупые фокусы?
— У него голова, что ли, горит?
— И живот светится!
Кашель. Шёпотом:
— Пойдёмте отсюда, пацаны.
Но Егор не собирался выпускать их из своих лап. Тем более что одного из преследователей он узнал и жаждал поквитаться.
— Я от вас и пепла не оставлю, — прошипел он, почувствовав, как волна жара отодвинула от него прижавшихся друг к другу людей минимум на шаг.
— Да знаю я кто это. Что вы сразу в штаны напустили?
Громкий женский голос напугал его до чёртиков. Молодые девушки иногда представлялись Егору чудищами, что так и жаждут раскроить такому как он голову какой-нибудь шуткой, или даже пренебрежительным взглядом, но не это сейчас заставило его растерянно икнуть. А то, что Егору этот голос был знаком. В нём не было ни страха, ни отчаянной надежды на спасение, только небрежная весёлость.
— Вы, как стадо оленей, готовы удирать, а ведь совсем не страшно.
— Ну так включи свет! — завопил кто-то. — Хватит с меня этих ведьмовских шуточек!
Девушка щелкнула пальцами, и всё вокруг поглотило сияние. Это сияет её нимб, — подумал Егор, прежде чем открыть глаза.
— Ха-ха, — раздельно произнёс Степан Олле.
Забранное в решётку лицо фонаря светилось, будто умытая мордочка ребёнка, решившего, что эта ночь подходит, чтобы раздавить жука, которого он хранил в спичечном коробке в течение нескольких недель. Егору показалось, что он слышит треск электрических разрядов. Вместе с фонарём засияли фары брошенной неподалёку «четвёрки» (наверняка давно уже оставшейся без аккумулятора), загадочным синим светом вспыхнул экран кинескопного телевизора, валяющегося возле мусорного контейнера.
Прошло несколько секунд, прежде чем Егор смог сфокусировать глаза на стоящих перед ним людях. Двое учились в его классе — Степан неторопливо разминал костяшки пальцев, Настя глупо хихикала, держась за его плечо. Она явно была не в себе… ощутимо пьяна, если точнее. Из-за уха, среди растрёпанных, почти кукольных волос, виднелась сигарета. Нескольких других ребят он где-то видел, возможно, в школе, с остальными был не знаком.
— Да это же твой дымящийся дружок, — сказал Степан.
— Не дружок он мне, — ответила Настя, дёрнув его за ухо. На Егора она не смотрела.
— Что это на тебе? — с брезгливостью сказал парень в бейсболке и с удивительно квадратным лицом. — Пижама?
Он подошёл к Егору, потянул за край плаща, а потом одним движением сдёрнул с лица на затылок маску.
— Как зовут-то?
— Е… Егор…
— Не Егор, — сказал он, приблизив лицо и зажимая пальцами правой руки себе ноздри. — Вонючка.
Взрыв смеха, среди которого звонким камертоном выделялся смех Насти. Её лицо было обращено к нему в профиль, и подросток не мог оторвать от него взгляда. «Это она кричала, — понял он. — Но единственный человек здесь, которому нужна помощь — это я».
— Ты вроде бы обещал от нас и пепла не оставить? — отсмеявшись, сказал Олле.
Егор закрыл глаза, мечтая, чтобы погас этот ужасный свет. Но фонарь всё светил и светил.
9.
Матвей позвонил через несколько дней. Был четверг, семнадцатое сентября. Какая на улице погода?.. Это определить невозможно: между ней и комнатой с зелёными обоями навеки легла свинцовая ширма густых, как кофейная гуща, занавесок.
— Что школу-то забросил? — не снизойдя до приветствий, спросил он.
— Слушай, Матвей. Я, наверное, куда-нибудь переведусь.
— Умм, — протянул приятель. — Начнёшь жизнь с чистого листа?
— Ну, да…
— Хрена лысого ты начнёшь. Всегда найдутся те, кто знает тех, кто знает тебя. Расскажут, как ты гулял ночью в пижаме и пытался вершить правосудие.
— Переведусь, — упрямо сказал Егор.
— Забыл, сколько мы дружим? Я знаю тебя лучше всех. Лучше тебя самого. Ты скорее будешь сидеть на заднице и страдать, чем сделаешь хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь.
Егор понял, что друг прав. Помолчав, он спросил:
— Значит, ты тоже в курсе?
— Все знают. Вся школа. Стёпа заливался соловьём, а твоя ненаглядная ему подпевала.
— Она не моя ненаглядная.
Егор вдруг понял, что приятель ухмыляется.
— Значит, всё? Разбилось хрустальное сердце, поникли бутоны? Слушай, мне хочется за тебя отомстить. Ты какой-никакой, а мой друг, хоть иногда и похож на простоквашу.
Егор тут же прекратил ковыряться в носу. Он слушал.
— С пацанами я связываться не буду. Они меня ничем не обидели, и не моя это забота. Достаточно того, что я не надрываю живот над их тупыми шутками. А вот Настя, свет твоих очей… Настя достойна моего внимания. Сегодня вечером мы с ней встречаемся. Видел бы ты, как она засветилась, когда я подошёл после первого урока! Пыталась сделать вид, что ей всё равно. Решила что сначала, как это водится у баб, нужно поломаться, а потом обязательно сказать «нет», но гнилой орех раскусить проще простого. Прислала смску, мол, согласная на всё. Что ж. Жди новостей.
— Подожди, подожди, — Егор мучительно пытался осмыслить сказанное. — А где вы встречаетесь?
— Ты, конечно, опять попытаешься всё испортить. Но не в этот раз.
Матвей сбросил звонок.
В тот день Егор выбрался на улицу. Лениво плывущие по небу облака укрыли его в своих тенях и провели до Черноморской улицы, где среди берёз и ветвистых черешен прятался частный дом, в котором с семьёй проживал Матвей.
— Сына нет дома, — сказала его мама, дородная тётушка, беспрестанно вытирающая руки о передник.