Отражение
Шрифт:
Мы стояли молча, и я инстинктивно решил перевести разговор на другую тему. Первое, о чем я подумал, был Джордж Миллейс и его фотография.
— Гм, — начал я. — Помнишь лошадей Элджина Яксли? Ну, тех, которых застрелили?
— Что? — недоуменно переспросил он. — Какое отношение это имеет к Виктору?
— Абсолютно никакого, — заверил его я. — Просто вчера я о них вспомнил.
Дружеский настрой мгновенно уступил место раздражению, и, как ни странно, мы оба почувствовали облегчение.
— Слушай, —
Я кивнул.
Он резко повернулся и сделал вид, что уходит. Потом остановился, оглянулся и сказал:
— Если тебе до зарезу нужно узнать про лошадей Элджина Яксли, спроси вон у Кенни. — Он ткнул пальцем в одного из конюхов, который наливал воду из-под крана в два ведра. — Он за ними приглядывал.
Он снова повернулся и решительно зашагал прочь, всей своей походкой выражая гнев и ярость.
Я нерешительно направился к Кенни, раздумывая, о чем его спрашивать, да и нужно ли мне это вообще.
Кенни, в отличие от меня, был одним из тех, кого добрым отношением пронять невозможно. Он понимал только язык силы. Подростком Кенни едва не угодил за решетку и был взят на поруки. Как парня из неблагополучной семьи, его жалели и многое прощали. Это его развратило, и он окончательно утвердился во мнении, что доброта — удел слюнтявых кретинов.
Он смотрел на меня со своим обычным выражением — отрешенно-упрямым, почти наглым. Его прыщавое лицо было выдублено ветром, глаза немного слезились.
— Мистер Осборн сказал мне, что вам приходилось работать у Барта Андерфилда, — начал я.
— Ну?
Вода уже лилась через край первого ведра. Наклонившись, Кенни отодвинул его и пнул под кран второе ведро.
— И, насколько мне известно, вы приглядывали за лошадьми Элджина Яксли?
— Ну?
— Вам жалко было, что их застрелили?
Он пожал плечами.
— Допустим.
— А что об этом говорил мистер Андерфилд?
— Чего? — Он уставился на меня. — Ничего он не говорил.
— Его это не рассердило?
— Я чего-то не заметил.
— Странно, — сказал я.
Кенни снова пожал плечами.
— Очень странно, — повторил я. — Он лишился пяти лошадей, а у него их не так много, чтобы просто на это наплевать.
— Не, он ничего не говорил. — Второе ведро было почти полным, и Кенни завернул кран. — По-моему, он не особо горевал. А уж зато после он на чем-то накололся.
— На чем?
На лице у Кенни было написано полнейшее равнодушие. Он взял ведра.
— Не знаю. Он прямо как с цепи сорвался. Ну, владельцы обозлились и ушли.
— И вы тоже, — добавил я.
— Ага. — Он пошел через двор, с каждым шагом расплескивая воду. Я пошел за ним, стараясь держаться поодаль, чтобы он меня не облил. — Что толку оставаться, когда все в трубу летит?
— А лошади Яксли были здоровы, когда их привезли на ферму? — спросил я.
— Ясное дело, — удивился он. — А чего?
— Да нет, ничего. Просто кто-то заговорил об этих лошадях… и мистер Осборн сказал, что вы за ними приглядывали. Вот я и решил спросить.
— А, — кивнул он. — Там у них в суде был ветеринар, ну, чтоб подтвердить, что лошади были здоровы до того дня, пока их не пристрелили. Он сказал, ездил на ферму делать прививку от сапа, ну, осмотрел их, и они были в полном порядке.
— А вы ходили на суд?
— Нет. В «Спортинг Лайф» читал. — Он дошел до ряда денников и поставил ведра возле одной из дверей. — Ну, все, что ли?
— Да. Спасибо, Кенни.
— Вот еще что… — Он, казалось, сам удивился своей любезности.
— Что?
— Этот мистер Яксли… Вы, небось, думаете, что кайф ловил от всей этой заварухи, хоть и лошадей потерял, а он как-то вломился в конюшню к Андерфилду прямо как бешеный. Я думаю, это после этого Андерфилд скис. А Яксли, ясное дело, вытурили со скачек, только мы его и видели. Я, по крайней мере, его не видал больше.
Погруженный в раздумья, я шел к себе и, войдя в дом, услышал телефонный звонок.
— Это Джереми Фоук, — сказал знакомый голос.
— Господи ты боже мой! — возопил я.
— Вы прочитали отчеты?
— Да, прочитал. Но искать я ее не буду.
— Ну что вам стоит… — напирал он.
— Нет. — Я помолчал. — Чтобы вы от меня отстали, я вам немного помогу. Но искать придется вам.
— Хорошо… — Он вздохнул. — Как вы мне поможете?
Я рассказал ему, как мне удалось определить возраст Аманды, и посоветовал установить сроки пребывания различных обитателей в Сосновой Сторожке через агентов по продаже недвижимости.
— Видимо, моя мать жила там тринадцать лет назад, — закончил я. — А теперь — все в ваших руках.
— Но… послушайте! — буквально завопил он. — Вы просто не можете так все оставить.
— Еще как могу.
— Я вам еще позвоню.
— Оставьте меня в покое, — отрезал я.
Я поехал в Суиндон, чтобы отдать цветную пленку в фотолабораторию для проявки, и по пути размышлял о жизни и деятельности Барта Андерфилда.
Как старожил Ламбурна, я знал его, как и всякого другого в конном спорте. Изредка сталкиваясь в деревенских магазинах, в гостях и, конечно, на скачках, мы обменивались фразами вроде: «Доброе утро» и «Не повезло» — и кивали друг другу. Я не выступал за его конюшню, поскольку он никогда не просил меня об этом, а не просил он меня, видимо, потому, что недолюбливал.