Отражения в золотом глазу
Шрифт:
Выждав мгновенье, капитан крикнул:
— Рядовой, ты разве не видишь, что я готов? Пускай!
Рядовой Уильямс отступил в сторону. Капитан туго натянул повод и напряг ягодицы. Никакого эффекта. Жеребец не бросился вперед, не натянул удила, как это бывало каждое утро с госпожой Пендертон, а спокойно ожидал команду. Когда капитан понял это, он почувствовал вдруг какую-то злую радость. «Понятно, — подумал он. — Она сломала его волю, по своему обыкновению». Капитан вонзил каблуки и ударил жеребца плетью. Тот галопом поскакал по ездовой дорожке.
День был солнечный. В воздухе плыл горький запах сосновой хвои и прелой листвы. Просторное голубое небо было безоблачно. Жеребец, на котором сегодня еще не ездили, казалось, немного взбесился от радости бега и необузданной свободы. Как и со многими лошадьми, с Фениксом трудно было совладать,
Эта процедура повторилась еще два раза. Капитан опускал поводья, давал Фениксу почувствовать радость свободы, а потом вдруг с силой их натягивал. Такое поведение было для капитана не новым. В своей жизни он налагал на себя множество тайных мелких наказаний, которые трудно было бы объяснить другим.
В третий раз жеребец остановился как обычно, но на этот раз случилось нечто, настолько взволновавшее капитана, что от его удовольствия не осталось и следа. Когда они неподвижно замерли на тропинке, жеребец медленно повернул голову и посмотрел капитану в лицо. Потом прижал уши и неторопливо опустил голову к земле.
В этот момент капитан почувствовал, что жеребец может его сбросить, и не просто сбросить, но и убить. Капитан боялся лошадей и ездил на них только потому, что так было принято, а еще потому, что видел в этом один из способов помучить себя. Удобное седло жены он поменял на грубое армейское потому, что в случае опасности мог ухватиться за высокую седельную луку. Капитан сидел прямо, стараясь держаться сразу и за седло, и за поводья. Его неожиданное предчувствие было настолько сильным, что он заранее сдался, высвободил ноги из стремян, поднял руки к лицу и прикинул, куда будет падать. Впрочем, слабость длилась всего несколько секунд. Когда капитан понял, что его не сбросили, им овладело ощущение великой победы. Он снова поскакал галопом.
Тропинка постепенно поднималась вверх, со всех сторон ее окружал лес. Вскоре они приблизились к обрыву, с которого заповедник был виден как на ладони. Вдали, на фоне ясного осеннего неба темнела полоска соснового леса. Пораженный прекрасным зрелищем, капитан решил на минуту остановиться и натянул поводья. И тут произошло событие, которое могло стоить капитану жизни. Они скакали по самому краю обрыва. Внезапно, без всякого предупреждения и с невероятной скоростью, жеребец резко свернул налево и бросился по склону обрыва вниз.
Капитан был так ошеломлен, что не удержался в седле. Его швырнуло на лошадиную шею, ноги выскочили из стремян. Каким-то чудом ему удалось удержаться. Ухватившись одной рукой за гриву, а другой слабо сжимая поводья, он сумел скользнуть назад, в седло. Это было все, что ему удалось сделать. Они мчались с такой скоростью, что, когда он открыл глаза, у него началось головокружение. Он никак не мог устроиться в седле так, чтобы управлять поводьями. В какой-то момент он понял, что это совершенно бесполезно: остановить жеребца у него не хватит сил. Каждая клетка, каждый его нерв были нацелены на одно: удержаться в седле. Не уступая в скорости отцу Феникса, знаменитому рекордсмену, они промчались через широкий луг, отделявший обрыв от леса. Трава ярко блестела на солнце рыжим и алым цветом. Потом их как бы накрыло чем-то тускло-зеленым, и капитан понял, что они влетели по узкой тропинке в лес. Но и покинув открытое место, жеребец не сбавил скорость. Ошеломленный капитан сидел скорчившись. Какая-то ветка разодрала ему левую щеку. Боли он не почувствовал, но увидел горячую алую кровь, которая капала ему на руку. Он пригнулся так, что уперся правой щекой в короткую жесткую щетину на шее Феникса. Отчаянно уцепившись за гриву, поводья и седельную луку, капитан боялся поднять голову из страха размозжить ее о сук какого-нибудь дерева.
Два слова не покидали капитана. Он беззвучно повторял их дрожащими губами — у него не хватало дыхания, чтобы прошептать: «Я погиб».
И вдруг, простившись уже с жизнью, капитан начал жить. Его обуяла невероятная безумная радость. Это чувство возникло так же неожиданно, как прыжок помчавшегося вниз по обрыву жеребца. Никогда прежде капитан не испытывал ничего подобного. Его глаза остекленели и полузакрылись, он был словно в бреду, но ему открылось то, чего он никогда еще не видел. Мир стал огромным калейдоскопом, и каждая из его многочисленных картин запечатлялась в памяти с поразительной отчетливостью. Ослепительно-белый, изумительной формы, почти засыпанный листьями цветок. Колючая сосновая шишка. Птица в голубом ветреном небе. Пылающий сноп солнечного света в зеленой чаще. Все это капитан видел словно впервые. Он ощущал чистый пронзительный воздух, он чувствовал чудо своего напряженного тела: работу сердца, таинство крови, мышц, нервов, костей. Страх покинул капитана; он достиг того редчайшего состояния сознания, когда мистик понимает, что мир — это он, а он — это мир. Весь изогнувшись, вцепился он в несущуюся лошадь, и на его окровавленных губах застыла гримаса блаженного восторга.
Сколько времени продолжалась эта безумная скачка, капитан понятия не имел. Наконец он сообразил, что они выехали из леса и мчатся по открытой равнине. Ему показалось, что краем глаза он заметил лежащего на камне человека и пасущуюся лошадь. Это ничуть его не удивило, но уже через мгновение вылетело из памяти. Вскоре они опять въехали в лес, и жеребец стал замедлять бег. В приступе страха капитан подумал: «Когда он остановится, мне наступит конец».
Жеребец перешел на обессиленную рысь и наконец остановился. Капитан привстал в седле и огляделся. Он ударил жеребца поводьями по морде, тот сделал несколько шагов, но дальше двигаться отказался. Дрожа, капитан спешился. Неторопливо и тщательно привязал жеребца к дереву. Выломал длинный прут и из последних сил принялся хлестать лошадь. Дыша глубокими всхлипами, с потемневшей кожей и в клочьях пота, жеребец сначала своенравно ходил вокруг дерева. Капитан продолжал его бить. Наконец жеребец замер и прерывисто вздохнул. Лужица пота окрасила в темный цвет сосновую хвою под ним, голова бессильно повисла. Капитан был в крови, а на лице и шее виднелись следы от жесткой лошадиной щетины. Он отбросил прут, но гнев все еще не был умиротворен. Капитан едва стоял на ногах. Он сжал голову руками, опустился на землю и замер в странной позе. Здесь, в лесу, капитан был похож на сломанную выброшенную куклу. Он громко зарыдал.
На какое-то время капитан потерял сознание. Когда он пришел в себя, перед ним возникла картина из далекого прошлого. Он смотрел назад, в прожитые годы, как смотрят на дрожащее светлое пятно в глубине колодца. Вспомнил детство. Его воспитывали пять теток, пять старых дев. Тетки не грустили, разве что, когда оставались в одиночестве; они много смеялись и часто устраивали пикники, шумные экскурсии и воскресные обеды, на которые приглашали других старых дев. Тем не менее они использовали маленького мальчика как подпорку для своих тяжелых крестов. Капитан так и не узнал настоящей любви. Тетки обрушивали на него свои сантименты, и он, не зная лучшего, научился платить им той же фальшивой монетой. Ко всему прочему капитан был южанином, и тетки не позволяли ему это забывать. Со стороны матери он был потомком гугенотов, которые в семнадцатом столетии покинули Францию, до Великого восстания жили на Гаити, а перед Гражданской войной стали плантаторами в Джорджии. Позади была история варварского блеска, разорения и фамильной спеси. Но нынешнее поколение достигло немногого: единственный двоюродный брат капитана служил полицейским в Нешвилле. Изрядный сноб, лишенный подлинной гордости, капитан придавал утраченному прошлому слишком большое значение.
Капитан пинал ногами сосновую хвою и рыдал громким голосом, слабым эхом отдававшимся в лесу. Внезапно он замолчал. Странное ощущение, возникшее в нем, принимало неожиданные очертания: капитан был убежден, что рядом с ним кто-то есть. Он с трудом перевернулся на спину.
В первое мгновение капитан не поверил своим глазам. В двух шагах от него, опершись о ствол дуба, стоял молодой солдат, лицо которого капитан так ненавидел, и смотрел на него. Он был совершенно голый, стройное тело блестело в лучах заходящего солнца. Он смотрел на капитана каким-то отсутствующим, безразличным взглядом, словно наблюдал за неизвестным насекомым. От неожиданности капитан не мог пошевелиться. Он попытался заговорить, но выдавил из себя только хрип. Солдат перевел взгляд на жеребца. Феникс все еще был в поту, а на его крестце виднелись рубцы. Казалось, жеребец враз превратился из породистой лошади в клячу, годную разве что для плуга.