Отражения в золотом глазу
Шрифт:
До приезда госпожи Зеленской в Вестбридж никто в колледже не был с ней лично знаком. Иногда мистер Брук встречал ее фотографии в музыкальных журналах, а как-то написал ей о своих сомнениях в подлинности одной из рукописей Букстехуде. Кроме того, когда обсуждался вопрос о переезде госпожи Зеленской, они обменялись несколькими деловыми письмами и телеграммами. У нее был прямой четкий почерк, а единственная странность писем заключалась в том, что в них упоминались порой совершенно неизвестные мистеру Бруку персонажи — то какая-то «рыжая кошка из Лиссабона», то некий «бедный Генрих». Мистер Брук объяснял эти несуразицы суматохой, связанной
Мистер Брук был человеком весьма покладистым: годы жизни, отданные моцартовским менуэтам и разбору малых септим с минорными трезвучиями, приучили его к профессиональному терпению. Жил он одиноко и ужасно не любил суету академической жизни. Несколько лет назад, когда преподаватели музыкального факультета договорились провести вместе лето в Зальцбурге, мистер Брук в последний момент отказался от поездки и один отправился в Перу. У него были свои маленькие причуды, и к чужим странностям он относился снисходительно, а порой и с интересом. Часто, наблюдая какое-нибудь необычное или нелепое положение, он чувствовал внутри легкое щекотание, и тогда его длинное кроткое лицо застывало, а в серых глазах вспыхивал яркий огонек.
За неделю до начала осеннего семестра мистер Брук встретил госпожу Зеленскую на вокзале и тотчас узнал ее. Это была высокая худощавая женщина с бледным, измученным лицом. Под глазами лежали тени, темные спутанные волосы были отброшены назад, а большие тонкие руки казались довольно неухоженными. Нечто величественное и неземное в ее внешности заставило мистера Брука остановиться и нервно поправить запонки. Несмотря на очень простую одежду — длинную черную юбку и потертую кожаную куртку, — она выглядела элегантно. С ней приехали трое детей — мальчики в возрасте от шести до десяти лет, белобрысые, смущенные, милые, и какая-то старуха, как позже выяснилось, ее служанка-финка.
Такую вот живописную группу встретил мистер Брук на вокзале. Весь их багаж состоял из двух огромных сундуков, набитых рукописями и нотами; остальные вещи были потеряны при пересадке в Спрингфилде. Что, естественно, может случиться с каждым. Усадив всех в такси, мистер Брук облегченно вздохнул, довольный, что главные трудности позади, но в эту минуту госпожа Зеленская начала протискиваться через его колени к выходу.
— Боже! — воскликнула она. — Я забыла… как это называется… тик-так…
— Часы? — спросил мистер Брук.
— Нет! — нетерпеливо ответила она. — Ну, этот самый, тик-так… — и она, словно маятником, покачала пальцем из сторону в сторону.
— Тик-так… — повторил мистер Брук, приложив ладонь ко лбу и закрыв глаза. — Метроном!
— Да, да! Кажется, я оставила его на той станции, где была пересадка.
Мистеру Бруку удалось ее успокоить. Он даже любезно пообещал, что достанет ей завтра другой метроном. И невольно подумал, что паника из-за метронома выглядит странно, если учесть, что пропал почти весь багаж.
Семья Зеленских поселилась в соседнем доме, и, судя со стороны, все у них было в порядке. Мальчики, которых звали Зигмунд, Борис и Сэмми, оказались спокойными детьми. Они всегда держались вместе и обычно ходили гуськом, с Зигмундом во главе. Между собой они говорили на невообразимой мешанине из русских, французских, финских, немецких и английских слов, а если рядом оказывался кто-то чужой — застенчиво молчали. Из всего, что делалось и говорилось в семье Зеленских, мистера Брука ничто особенно не беспокоило, за исключением кое-каких мелочей. Например, когда дети госпожи Зеленской бывали у кого-нибудь в гостях, что-то его смутно тревожило. Наконец он понял, что именно. Никто из мальчиков не наступал на ковер, они обходили его гуськом по голому полу, а если ковер занимал всю комнату, дети останавливались в дверях и внутрь не заходили. И еще одно. Неделя шла за неделей, а госпожа Зеленская, казалось, не собирается ни приводить дом в порядок, ни обставлять его — кроме стола и кроватей, в нем ничего не было. Входная дверь днем и ночью оставалась открытой, и вскоре квартира приобрела унылый и подозрительный вид места, где уже много лет никто не живет.
У колледжа к госпоже Зеленской претензий не было. Она преподавала с небывалым рвением и буквально выходила из себя, если какая-нибудь Мэри Оуэнс или Бернадина Смит недостаточно чисто исполняла сонаты Скарлатти. Она поставила в классе четыре рояля и усаживала за них играть фуги Баха четырех изумленных учениц. Из ее класса всегда доносился ужасный шум и грохот, но госпожа Зеленская не обращала на это никакого внимания. Если бы бескорыстная воля и усердие преподавателя превращались в музыкальные способности учеников — о лучшем педагоге трудно было бы и мечтать. По ночам госпожа Зеленская сочиняла свою Двенадцатую симфонию. Похоже было, что она вообще не спит: в какой бы час ночи ни выглянул мистер Брук из окна гостиной, в ее комнате всегда горел свет. Таким образом, причиной возникшего беспокойства мистера Брука послужили отнюдь не профессиональные соображения.
В конце октября мистер Брук впервые со всей уверенностью понял, что его дурные предчувствия не лишены оснований. Днем он обедал с госпожой Зеленской и с интересом слушал ее подробный рассказ о том, как в 1928 году она охотилась в Африке. Позже она заглянула к нему в кабинет и рассеянно остановилась в дверях.
Мистер Брук поднял взгляд от стола и спросил:
— Вам что-нибудь угодно?
— Нет, благодарю вас, — ответила госпожа Зеленская. У нее был низкий, красивый, печальный голос. — Мне пришло в голову… Помните, метроном? Как по-вашему, не остался ли он у моего француза?
— У кого? — спросил мистер Брук.
— У француза, моего бывшего мужа, — ответила она.
— Ах, у француза… — тихо протянул мистер Брук. Он попытался представить себе мужа госпожи Зеленской, но не смог. Потом пробормотал чуть слышно: — Отец ваших детей…
— Не всех, — решительно возразила госпожа Зеленская. — Отец Сэмми.
Мистер Брук мгновенно понял, к чему могут привести дальнейшие расспросы, но из уважения к порядку сказал:
— А кто же отец двух других?
Госпожа Зеленская закинула руку за голову и взъерошила короткие стриженые волосы. Лицо у нее было задумчивым, она долго молчала. Наконец ответила:
— Борис — от поляка, который играл на флейте-пикколо.
— А Зигмунд? — спросил мистер Брук, уткнувшись взглядом в, свой письменный стол, на котором лежали ровная стопка проверенных работ, три остро заточенных карандаша и пресс-папье из слоновой кости. Потом поднял глаза на госпожу Зеленскую. Она над чем-то глубоко задумалась и смотрела в угол комнаты, нахмурив брови и шевеля губами. Наконец проговорила:
— Простите, о чем мы? Об отце Зигмунда?
— Нет, нет, — ответил мистер Брук. — Меня это не интересует.