Отражения
Шрифт:
Я не раз с ним общался: ни «распальцовки», ни даже привычного для евреев «ты» собеседнику. Интеллигент по воспитанию и кругозору, не стесняющийся признать, что чего-то не знает, он и не особо вписывался в струю земляков-нуворишей, прорвавшихся из мелкой торговли в золотые стойла рублевских конюшен. Последний раз мы виделись с ним в Нью-Йорке, в декабре 2002-го.
— Вот что, — сказал тогда Заур. — У тебя уже много материалов о горских евреях. Давай-ка подсними еще наши общины, где посчитаешь нужным — и готовь фильм. Я хочу сделать горским евреям подарок.
— Можно снять в Австрии, Германии и Китае. Снег сойдет — с марта и управлюсь.
— Ну
Черед несколько месяцев, в марте 2003 года, Заура расстреляли из «калашникова» при выходе из ателье, где он примерял свой свадебный костюм. Ему было 29 лет. В прессе тогда писали о странном отсутствии его двенадцати телохранителей. Чушь. Он часто ходил и ездил вообще без охраны и вроде не нажил врагов. Но, судя по всему, имел завистников и конкурентов. Убийц опять не нашли. В отличие от отца, похороненного на родине, в Кубе, первый и единственный подлинный лидер горских евреев навсегда остался на Востряковском кладбище в Москве, на новой Родине. С тех пор никто из горскоеврейских толстосумов, которых в России ассоциируют, по-простому, с азербайджанцами даже близко, как личность, а не кошелек, не смог приблизиться по значимости к Зауру Гилалову. Горские евреи, заявившие было о себе, снова стали периферийной общиной, живущей в своем, но не в большом, мире, которому он первый попытался рассказать о них.
А тогда, в Кубе, Гилалов-старший рассказывал о том, что их род живет здесь почти триста лет и здешние азербайджанцы-соседи никогда не давали повода пожалеть об этом.
— А сейчас еще лучше, чем раньше. И мы, и мусульмане — все сыновья одного отца, Авраама, так что делить нам нечего. В доме, типичном для здешних мест, состоящем из множества комнат и большой крытой веранды, заправляли женщины, все в черном и в платках, но глава рода и мужчины — в авторитете, с ними советуются, но не спорят. — Мы не спорим, но в еврейском доме хозяйка — все-таки женщина.
Рано утром многие мужчины и юноши собрались в единственной синагоге. Горские евреи всегда соблюдали традиции, но при этом слишком строгих ортодоксальных ограничений не придерживались. Свободолюбивые — как и все на Кавказе. Законы для них важнее, чем буква Закона. Табличка «Просьба не курить в шабат» — лучшее тому подтверждение. В синагоге я не увидел рядов кресел и верующие, разувшись у входа, сидят здесь прямо на коврах. Возможно, это влияние мусульманских соседей. И еще, я не нашел совсем закрытого, но все-таки отдельного места для женщин. Сюда ходят молиться только мужчины. В свое время, в синагоге Даугавпилса, уже независимой Латвии, меня умилил национальный флаг, стоящий в углу — его вывешивают в дни государственных праздников. Ну, понимаю «молитву благодарности советскому правительству» в синагогах СССР. Однако проявление лояльности на Востоке, видимо, тоже традиция. И, написанная по-русски, молитва благодарности правительству Азербайджана с наилучшими пожеланиями — часть здешнего внутреннего интерьера и, видимо, внешних правил. Руководители общины сетуют, что мужчины среднего возраста на заработках в Москве, а многие уезжают вслед за детьми — кто в США, кто в Россию, кто в Израиль. Этакая цепная реакция.
Люди здесь свободны и открыты. И это видно по общению. Но есть одна тема, о которой горские евреи не любят говорить. Еще недавно невесту и жениха здесь подбирали родители. Они и решали кто с кем будет. Эта традиция, уже не везде, но все-таки еще жива. За невесту в ее дом жених платит нынче твердой
— Так что, девочка в семье, выходит лучше, чем мальчика? — улучшив момент, спросил я одну горянку.
— Не скажи. Если парень хорошо зарабатывает, то тогда мальчик — лучше…
Вот такая ориентировка на материальное благополучие мужчины и, как следствие, семьи — типичная для этой общины и во многом объясняет предприимчивость и жизнеспособность горских евреев. Женщина для них — прежде всего хранительница очага, дома. Здесь предпочитают жениться на «своих». Но и по сей день в еврейской Кубе на улице и в кафе можно встретить, в основном, мужчин. Женщины и девушки выходят только по делам. А так все свое время проводят в домах.
— Так должно быть, — объяснили мне. — А мужчина должен работать.
Работа, насколько я понял, это, в основном, торговля. В нынешней России, глядя на судьбу Гилаловых, дело и хлопотное, и опасное. Днем 9 Ава, когда сотни кубинцев со всего мира, приходят на три городских кладбища помянуть близких, опасность жизни вне дома особенно зрима. Кладбище порой напоминает богатые мемориальные комплексы. Видно, что на ушедших родных здесь люди денег не жалеют. У горских евреев и поныне на похоронах и при поминовении привлекают профессиональных плакальщиц, но очевидно, что ушедших помнят и заботятся об этой памяти. Бросается в глаза и множество богатых мраморных плит с портретами в полный рост молодых людей, погибших в девяностых годах. В той же России и Москве.
А уже вечером, с заходом солнца, по традиции, как праздник жизни над ее трагедией, начинается период помолвок и свадеб. По роскоши и размаху они почти неотличимы. В одном из залов торжеств Кубы, словно где-нибудь в Израиле, с менорами на стенах и внушительной шестиконечной звездой над главной люстрой, мужчины и женщины сидели в зале за отдельными столами. Так принято. Праздновали помолвку молодой пары. Счастливого, слегка растерянного от внимания парня и очень молодой, но грустной девочки.
— Невесте только пятнадцать, — шепнул, узнав меня, кто-то из приехавших немецких кубинцев.
— А жених?
— Жених возвращается в Москву.
Женщины-родственники со стороны невесты сидели за богатым столом, почти не притронувшись, как на поминках. Молодежь, веселая и довольная, поставив какого-то малыша в круг, выписывала под камеры трех свадебных операторов отпускную под праздник начала новой совместной жизни. Я вспомнил, как глава общины сказал, что, может быть, когда жизнь в Азербайджане наладится, кубинские мужчины, во всяком случае из Москвы, вернутся. Но я не увидел в его глазах уверенности.
Кроме той, что в Кубе евреи будут жить, по меньшей мере, еще тысячу лет.
Перевернутые небоскребы Кунлуна (Гонконг)
Глядя на борьбу за власть, лишний раз убеждаешься, что лучшее средство от тараканов — это клопы. И — наоборот.
Я понял это еще в Гонконге, где тараканов было по-восточному много. Но без клопов. Наверное, они друг друга на нюх не переносят. И еще — не выживают в дорогих отелях. Для этой живности там, среди своих, наверное, нечеловеческие условия. Зато в Чанкинг Меншонс, впритык к дорогим гостиницам, где на небольшой территории проживают десятки тысяч людей, и тараканы, и преступники дожидаются темноты и выходят не в ночные клубы, где все просто дают за деньги, а на охоту — за пропитание, добычу и свою жизнь. Прямо как люди.