Отрешенные люди
Шрифт:
– Куда мне дальше?
– осторожно спросил он священника.
– Вон, вас ждут, - указал тот ему на коляску, запряженную парой соловых лошадок.
– Спасибо вам, батюшка, - Иван подставил голову под благословление.
– Господа благодари, видать, не окончен твой земной путь, - буднично ответил тот и, не оглядываясь, пошел в сторону, а Иван бегом кинулся к коляске, где сидел, откинувшись на кожаные подушки, насупленный поручик Кураев.
– Вы?!
– удивленно воскликнул Иван и кинулся было обнимать его.
– Нет, апостол Матфей, - увернулся от его объятий поручик.- Изволите сесть или рядом побежите? Я вам не барышня, чтоб тискать меня. Садитесь, садитесь, а то еще народ подумает чего-нибудь.
Иван вскочил в коляску, и возница так хлестнул лошадок, что они с ходу понеслись, выбивая подковами из мостовой яркие искры.
– Куда едем?
– весело спросил Иван, стянув с головы монашескую шапочку и подставляя налетающему с Невы колющему пронзительному ветру разгоряченное лицо, с блаженством ощущая всей кожей желанную свободу.
– В Сибирь!
– хохотнул поручик.
– Зачем в Сибирь?
– удивился Иван.
– Может, к прусскому королю обратно изволишь попроситься на службу? А чего? Он таких удальцов любит. Не набегался еще? Приказано тебя обратно в Сибирь доставить, и чтоб сидел там тихо, как мышь. Но о том разговор отдельный будет.
– А кем приказано?
– не унимался Зубарев. Ему обязательно хотелось услышать имя высокого покровителя, по чьему распоряжению он, судя по всему, и выпущен из острога.
– Папа римский велел тебя туда доставить. А то, говорит, худо в Сибири без Ваньки Зубарева. Больно жители о тебе скучают.
– Вы правду говорите али шутите опять?
– недоверчиво переспросил Иван.
– Чего вы надо мной, как над дитятей малым, насмехаетесь? Чем провинился перед вами?
– Ах, вам желательно о винах своих знать?! Так извольте. По решению господ сенаторов ты, купецкий сын Иван Зубарев, приговорен к смертной казни через повешенье. И приговор тот никто пока не отменял. И если тебя интересует мое мнение, то и пальцем бы не шевельнул, чтоб помешать палачу правый суд свершить. Благодари Господа Бога и ...- он запнулся, не решившись назвать имени человека, который непосредственно отдал ему приказание по освобождению Зубарева.
– Неважно кто, но до поры до времени решили дать пожить тебе еще из милости великой. Но чтоб нигде, запомни, нигде и ни перед кем не вспоминал тех, с кем встречался, говорил, в чьих домах бывал. А то... сейчас велю кучеру обратно поворачивать и собственноручно сдам тебя обратно в острог.
– Так поворачивай! Сдавай меня в острог, коль дружба людская для тебя ничего не значит!
– закричал вдруг что есть мочи Иван и вскочил на ноги в коляске, намереваясь выпрыгнуть из нее.
– Стой!!! Куда?! Сядь!!!- закричал Кураев и схватил его за рукав, дернул вниз.- Раздухарился, как петух перед курами! Ишь, каков гусь! Герой, нечего сказать. Я бы на твоем месте так себя не вел, а ручки бы целовал. Мало я тебя повыручал из всяких переделок, а ты этакие слова говорить вздумал.
– Неча было и выручать меня, коль супротив собственной воли шел, вырывая назад руку, отвечал Зубарев, но все же сел обратно на сиденье, чуть успокоился.
– Вот-вот, ты еще попрекни меня, что я тебя от неминучей смертушки спас. Попрекни-попрекни, у тебя это здорово выходит.
– Хорошо, не буду больше, - опустил Иван голову, понимая, что спорить с поручиком бесполезно.
– Когда в Сибирь поедем? Сейчас прямо, что ли? Мне бы в баньке попариться, а то в остроге завшивел весь, коростами зарос.
– Ко мне как приедем, то и в баньку сходишь, отдохнешь малость, а завтра поутру и поедем.
– Только в Тобольск я не вернусь, - не поднимая головы, буркнул Иван. Под Тюменью деревенька у меня собственная есть, Помигаловой прозывается, там и жить стану.
– Да хоть на Луне живи, лишь бы подальше от Москвы и Петербурга, а то опять в какую историю влипнешь,- с силой хлопнул его по спине Кураев и широко улыбнулся.
... Они ехали уже больше двух недель и проехали Нижний Новгород, меняя на почтовых станциях лошадей да останавливаясь на короткие ночевки на постоялых дворах. Стоял конец лета, и кругом, в полях, белели платки баб, жнущих хлеба; по дорогам, навстречу им, попадались крестьянские хилые лошадки со сложенными на них огромными снопами необмолоченного хлеба. Вдали маячили приземистые стога сена, огороженные заботливой хозяйской рукой невысокой изгородью; по пастбищам сонно двигались стада скота, подпасаемые мальчишками с длинными кнутовищами в руках, которыми они, время от времени громко щелкая, показывали свою строгость и радение в работе.
На одной из остановок, когда поручик пошел требовать смены лошадей, Иван двинулся размять ноги, осторожно обходя сваленные вдоль забора свежеспиленные бревна. Вдруг он увидел, как в конце улицы, поднимая клубы пыли, показалась вереница арестантов и послышался негромкий перезвон кандалов. Он с любопытством остановился и принялся разглядывать угрюмую толпу, неторопливо двигающуюся меж высокими деревянными заборами в глубь села. Солдаты, шедшие по бокам, измучились не меньше самих каторжан и поминутно утирали тыльной стороной ладони пот со щек, покрытых густым слоем пыли.
– Иван!
– услыхал вдруг Зубарев крик, и, не сразу поняв, что обращаются именно к нему, повернулся назад, словно там еще кто-то мог находиться.- Да, тебя кричу, тебя, Иван, - донеслось до него, и, вглядевшись в строй арестантов, он наконец увидел кричавшего, и не поверил своим глазам: то был Ванька Каин собственной персоной.
– Каин?!
– полуутвердительно крикнул он.
– Я! А то кто же еще! Господин офицер, разрешите с дружком потолковать, не сбегу, вы меня знаете.
– Только не долго, - махнул рукой драгунский офицер, которому, казалось, было глубоко наплевать и на арестантов, и на весь белый свет, настолько он устал от долгой дороги.
– Ну, здравствуй, - подошел к Зубареву, заметно прихрамывая на левую ногу, Иван Каин, - не думал, что свидимся...
– И я не думал. Значит, взяли тебя все-таки, а, Каин?
– Свои дружки и выдали. От сумы да от тюрьмы не зарекайся, так на Руси говорят. А ты куда едешь? В Москву?
– Нет, обратно к себе, в Сибирь.
– Слушай, а возьми меня с собой. Служить тебе стану, как пес преданный, башкой клянусь. А, Иван?
– просительно залепетал Каин, и что-то необычное, униженное, молящее проступило в его облике.