Отрешенные люди
Шрифт:
– Как же я тебя возьму? Скажешь тоже. Не в лавке фунт мяса купить. Человек, чай. Да еще каторжный.
– А ты поговори с нашим офицером. Я за ним приглядываю, он за дорогу троих или четверых отпустил, родичам в руки передал, а в рапорте пишет, мол, померли дорогой. А кто проверять станет? Кому мы нужны? Поговори с ним...
– Поди, он не бесплатно отпускает, - замялся Иван, - а у меня с собой денег чуть всего.
– Да почти задаром, как я слышал. Целковый дай ему и дело с концом.
– Всего-то?
– удивился Иван.
– - А такова наша цена. Кобыла, и та дороже стоит.
– - Бежать не пробовал?
– Не-а! Побегу, а кто из солдат выстрелит да попадет.... И все... нет больше Ваньки Каина. Ну, поговоришь? Братом тебе меньшим буду, в ногах спать стану, а скажешь, то и на большую дорогу деньгу добывать для тебя пойду.
– Про большую дорогу ты мне это брось. И без того бед мы с тобой оба натворили. Поговорю с офицером. Да только вот беда, не один я еду... Согласится ли он?
– Кто таков будет?
– встрепенулся Каин.
– Ты, выходит, тоже вроде как под присмотром, только без железных колечек на ногах?
– Поручик гвардейский. Сурьезный весь из себя. Не согласится тебя с собой взять.
– А я ему песни свои собственные всю дорогу петь буду, чтоб ехать не скучно было,- предложил с веселой улыбкой Каин,- согласится!
– О чем толкуете?
– послышался вдруг сзади них строгий голос поручика Кураева.
– Да вот, дружка встретил, можно сказать, - растерянно развел руками Иван Зубарев.
– Просится с нами ехать.
– Это не тот ли самый, с кем вы изволили на шпагах в Москве драться? внимательно всмотревшись в лицо арестанта, спросил Кураев.
– А зовут тебя не иначе, как Ванька Каин. Хорош дружок, нечего сказать.
– Я вас не затрудню, - схватил поручика за полу кафтана Каин,- песни петь стану собственного моего сочинения, за лошадьми приглядывать, любую черную работу делать могу. Возьмите меня с собой, а то не дотянуть мне до конца пути, помру, - чистосердечно признался он и тяжело закашлялся, постукивая кулаком по впалой груди.
– Мало мне одного, так еще второй, не лучше первого, просится. Ну, а ты сам что скажешь?
– повернулся поручик к Зубареву.
– А я чего скажу... Жалко человека... Сгинет, поди, а грех на нас ляжет, - утирая кулаком нос, ответил тот.
– Не по-христиански бросать в беде ближнего.
– Эх, голова - два уха! Сколь раз говорил тебе, что сам сгинешь от доброты своей. Нет, не желаешь меня слушать. Поступай, как знаешь...
– Значит, можно взять его с собой?
– радостно воскликнул Зубарев, и кинулся было обнимать Кураева, но тот ловко ускользнул от его объятий и, не оглядываясь, пошел к почтовой станции, усмехаясь про себя.
– Век не забуду доброты вашей!- вскрикнул, упав на колени, Ванька Каин и низко поклонился вслед поручику.
– Ты, это... не очень-то на него гляди. Теперь я твоим хозяином стану, понял?
– самодовольно подбоченясь, погрозил ему пальцем Зубарев.
– Коль офицер ваш согласится, то будешь в крепости моей до конца дней своих. Уразумел?
– Как скажете,- не поднимая взгляда, отвечал Каин, и было не понять, то ли он искренен в своих словах, то ли только делает вид, что принял главенство над ним.
Офицера, сопровождающего арестантов, уговаривать, долго не пришлось. Он поломался больше для вида, чуть поднял цену против предложенной, а потом подмигнул Зубареву и рассмеялся:
– Чтоб знал, скажу по секрету: готов сам кому заплатить лишь бы этого Каина от меня побыстрей забрали. Уж больно норовист он, устал маяться с ним. Ну, ты, видать, его лучше знаешь, забирай на свое усмотрение, только, чур, на меня потом обиды не держи.
На том и расстались. Всю дорогу Каин ехал на облучке рядом с ямщиком и, как и обещал, распевал песни собственного сочинения, ничем особым не досаждая своим освободителям. В Помигалову прибыли, когда ударили первые заморозки. Иван не узнал своего дома, в котором когда-то ненадолго останавливался, прежде чем отправиться на розыски злополучных рудников. Все двери и окна на нем были заколочены досками крест-накрест, и громадный бурьян у ворот говорил о том, что здесь давно никто не живет. Пришлось идти искать старосту, который тоже не сразу признал в Иване своего хозяина.
– Ой, батюшка, прости меня, сирого, но слух прошел, будто бы сгинули вы в чужих краях, потому за домом вашим и не смотрели ладом. Я сейчас, мигом отправлю мужиков и бабу свою прибраться там, а вы пока в моей избе на время остановитесь. Я сейчас, мигом ...- и он намеревался было бежать выполнять сказанное, но Иван остановил его:
– Подожди, не спеши, а ответь мне лучше, где жена моя? Родители ее? Куда все подевались? В Тобольск, что ли, переехали?
– Неужто ничегошеньки не знаете?
– удивленно вытаращился на него староста, чуть полуоткрыв рот.
– Уже год, как родители ее померли, у нас тут на кладбище схоронены. В одну неделю, почти враз, и померли. На масляную ... Как же так, не знаете? зачесал он в затылке, выражая полное недоумение.
– А жена моя, Антонина, где? Жива ли?
– Жива, поди. И это вам неизвестно? Она, как мертвого ребеночка родила, то в то же лето в монастырь ушла. Только в какой - не скажу, может, люди знают чего, порасспросить надобно.
– Вот дела - так дела, - изумился Иван, - ну, да ладно. Господу виднее, как людьми распорядиться...
Поручик Гаврила Андреевич Кураев прожил в Помигаловой около недели и, строго-настрого предупредив Ивана, чтоб тот и думать не смел в столицу показываться, уехал обратно. Зубарев же, дождавшись, когда наладится зимний путь, приказал старосте снарядить ему теплую кибитку для дальней дороги. На месте ему никак не сиделось, решил отправиться в Тобольск, проведать братьев Корнильевых, узнать, где находится Антонина. За кучера согласился быть Ванька Каин, который пока держался тихо и во всем слушался Зубарева.