Отрешенные люди
Шрифт:
– Кто о чем, а свинья про грязь, - резко заговорил Иван, не замечая, как Алексей поджал обиженно губы, свел брови, опустил к столу голову, слегка набычившись, - да зачем мне ваш прибыток будет, коль я дворянином стану! Неужто этого не понимаете?
– А чего там понимать?
– небрежно пожал плечами Федор.
– Будь ты хоть дворянин, хоть князь какой, а жрать чего-то надо, деньги, куда ни взглянь, а кругом нужны. Без них никак.
– Деньги! Деньги! Деньги!
– в бешенстве застучал уже двумя кулаками Иван.
– Пропади они пропадом! Деньги - прах, а свобода - все! Не могу я служить, кланяться каждому встречному, в угождение входить.
– Эх, ты, дурашка Ивашка, - с укоризной хмыкнул Алексей, видя, что Иван не желал его обидеть, и говорит в нем не злость, а тоска по чему-то дальнему, заповедному, - размечтался, как телок на поляне, а по кустам звери разные сидят, выглядывают. Не заметишь, как и слопают.
– И что с того?! А все одно не хочу вот, как вы, день-деньской спину гнуть из-за каждой копеечки.
– - Пропадешь ты, как есть пропадешь, если дурь из головы всю не выбросишь, - начал выговаривать ему Алексей.
– Ты словно и не нашей породы, - поддержал брата Федор.
– Дуришь, как дитя малое. Или не знаешь, что свобода мужика до добра никогда не доводила?
– А не ваш ли отец рассказывал, как в старые времена по всей Сибири казаки разъезжали, открывали новые землицы, народы разные, а потом им за то и дворянство и поместья давали. Не было такого? Не было? Скажите мне!
– Иван и не собирался уступать братьям, не желал слушать их рассудительных и правильных слов и, сверкая глазами, взглядывал то на одного, то на другого.
– Хватил! Когда это было?
– засмеялся Федор.
– Ты еще царя Давида припомни или Ермака Тимофеевича. Теперича другие времена...
– А в чем другие?! В чем? Люди другие стали, то верно. Ермак, поди, тоже мог в лавке сидеть и копеечки, как вы, да полушки по одной собирать. А он? Воевать пошел, свободу проведывать.
– Хватит, Иван, - взял его за руку Алексей, - ты уже повоевал, а ничему, как погляжу, не научился. Кончилось то время, когда атаманы ватаги собирали и на промысел шли. Не воротишь... Теперь, коль душа к войне лежит, то записывайся в войско, да и дуй на войну. Сражайся там хоть с турком, хоть со шведом, никто не запретит, слова дурного не скажет, а может, и медаль дадут на грудь. А чего ты хочешь, то нам дело непонятное. В народе, знаешь, как говорят? Дуришь ты, а дурь эта, братец, дурь и есть.
– Значит, по-вашему, и Ермак дурил? Так получается? И все другие, кто не по царскому указу, а по собственному разумению воевать ходили, тоже дурили? Здорово получается!
– Слушай, время позднее уже, - натужно зевнул Алексей, - спать пора, расходиться, мне ни свет ни заря вставать надо. А тебя, Вань, как погляжу, все одно словом не переубедишь....
– Вот намотаешь соплей на кулак, посидишь в узилищах, - добавил вслед за братом Федор, - тогда, может, иначе заговоришь. Пойдемте спать, а то скоро и первые петухи запоют.
... Почти каждый вечер меж братьями шли подобные споры о том, как правильно жить и чем заниматься. Корнильевы твердо стояли на своем: живи, торгуй, сбирай богатство потихоньку-помаленьку и без особой причины по земле не шляйся. Но Иван и слушать об этом не хотел. То, что он не мог высказать ранее отцу или кому-то другому из все того же опасения быть непонятым, теперь, после поездки в степь, вдруг неожиданно словно прорвалось в нем, ринулось наружу, закрутило его, и он уже, как щепка в бурном потоке, плохо владел собой, слова выскакивали сами, и он безостановочно говорил, говорил горячо и напряженно, разогреваясь и распаляясь и не замечал, как удивлялись Алексей и Федор, которые были почти его ровесниками, подмигивали один другому, насмешливо кривясь. Даже если ему и случалось заметить эти усмешки, то он и не думал обижаться, обращать на них внимание. Он чувствовал, кожей ощущал свою исключительность и высокое предназначение в этом мире, но не мог до конца выразить словами все, что ему хотелось. И сам себе не мог ответить, что за чувства овладевали им. Для себя он определял это как "свобода", "воля", начало иной жизни.
В конце первой недели в Аремзянку приехал Василий Павлович Зубарев. Тайком приехал, ночью. Рассказал, что на выезде из городских ворот стоят караулы, проверяют возы, всматриваются в лица проезжающих, знать, кого-то ловят. От этого сообщения у Ивана холодок по спине пополз, и он моментально догадался, кого ловят на заставах.
– А ты чего не весел?
– удивился отец.
– Уже узнал, что у Натальи Пименовой свадьба скоро быть должна? То не беда, найдем тебе невесту...
– Какую невесту? Как замуж?
– вскочил с лавки Иван и смешно вытаращился на хитро поглядывающего на него отца.
– Погуляй малость, не пришло покамест твое времечко. Да чего ты так? Негоже, - потянул сына за руку, увидев, как посерело у того лицо и невольные слезы показались из-под век.
– Дурно я поступил, дурно, - зашмыгал носом Иван.
– Ходил к девке, ходил, а потом в степь убег, обещал: вернусь вскоре, а вот...
– Да твоей вины в том нет, - попробовал успокоить Василий Павлович сына, - мы когда с Васькой Пименовым сели о приданом говорить, то я все обсказал ему, чего за дочку хочу. А он, скупердяй старый, прикинулся бедняком, лыком перепоясанным, заюлил, заскволыжничал. А ты мой норов знаешь, хлопнул ладошкой, да и сказываю ему: или по-моему будет, или свадьбе не бывать, и все тут. Так что не дури, забудь, что было.
– Да как вы могли, батюшка?!
– вскрикнул Иван и рванулся было из корнильевской горницы, где они сидели вдвоем, но отец сурово прикрикнул на него, сверкнув глазами:
– А ну, сядь на место! Кому сказал?! С каких это пор яйца курицу учить начали? Неужто я тебе худа желаю? Есть у меня на примете невеста, не чета Наташке Пименовой, из дворян.
– Зачем она нужна мне, твоя дворянка, - зло ответил Иван, насупясь, но ослушаться отца не захотел, сел на краешек лавки. В то же время ему было интересно, что за невесту присмотрели ему, кто такая. Но гордость не позволяла первому спросить, поинтересоваться, и он молчал, ожидая, пока отец сам не откроет ему имя новой избранницы.
– Неужто тебе неинтересно, кто такая?
– словно прочел тот мысли Ивана.
– Вот всегда бы так родителя слушал, глядишь, и толк был бы. Сказать, нет, кого сосватал?
– Уже и сосватали?
– невольно улыбнулся Иван и посмотрел на отца в упор, не в силах больше дуться и хмуриться, засмеялся.
– Вам бы, батюшка, на сватовстве деньги зарабатывать, вот бы дело пошло!
– Деньги... чего они значат, когда дворянство тебе иную дорогу откроет.
– Как же оно мне перепадет? Каким боком я дворянином стану - правым или левым? Поди, не хуже моего знаете, что от жены к мужу оно ни с какой стороны не передается.