Отрешённые люди
Шрифт:
– Ах, канальи! Ну, каковы, – сокрушался купец, но глаза его смеялись и сам он насилу сдерживался, чтоб не захохотать. – Теперь на всю жизнь запомнишь, как с теми лиходеями дело иметь. Говорил я тебе, ведь говорил, что голыми руками их не возьмешь? А? Не верил мне, думал, ты самый умный. – При этом он и не вспомнил, что сам и подговорил Ивана наведаться на ярмарку и вывести лихоимцев на чистую воду, зная слабость того к правдоискательству. Иван молчал, понимая, что сейчас не время и не место выяснять, кто прав, а кто виноват. Главное, как поскорее выбраться отсюда. – Ладно, попробую завтра пробиться к губернатору, если только он в городе. Острожное начальство за тобой никакой вины не знает. Справлялся уже.
– Так прямо сейчас меня не выпустят? – мигом сник Иван, и от его радости не осталось и следа.
– Без приказа не могут, сам понимаешь, поди, не маленький. Потерпи еще малость.
– Сколько? – выдохнул Зубарев и сжался, представив, сколько он тут еще просидит, если губернатор вдруг да уехал в столицу или еще куда.
– Завтра узнаешь, – развел руками Корнильев и, обняв его на прощание, вышел.
На счастье Ивана, губернатор Сухарев оказался в городе, и хотя президента магистрата долго не допускали к нему, но тот упорно сидел в небольшой, заставленной громоздкой мебелью приемной. Наконец губернатор за несколько минут до обеденного часа вышел из кабинета уже одетый, а следом показался генерал Киндерман, с лета находящийся в Тобольске, и какой-то молодой офицер с ним. Увидев поднявшегося ему на встречу Корнильева, Сухарев приотстал от своих попутчиков и, чуть поморщившись, спросил:
– У вас что-то срочное? Видите, я занят.
– Срочнее не бывает, – решительно ответил Корнильев, – брат мой двоюродный в острог попал неизвестно за что.
– Быть такого не может, – недоверчиво покосился на него губернатор.
– Еще как может. Прикажите проверить. Я лично справлялся, но ни комендант острога, ни в полицейской управе не знают, за что он туда посажен.
– Странно все это. – Сухареву не хотелось задерживаться, чтоб лишний раз не выслушивать нареканий жены за опоздание на обед, и он хотел было отправить купца к исправнику или к полицмейстеру, но тут неожиданно в разговор вмешался молодой офицер, что внимательно прислушивался к их словам.
– Не сочтите за дерзость, – почтительно проговорил он, – но могу пролить свет на сей прискорбный случай.
– Слушаю вас, – повернулся к нему Сухарев, понимая, что и на этот раз нареканий от жены не миновать.
– Если я правильно понял, то речь идет о купеческом сыне Иване Зубареве, что около недели назад был доставлен в местную крепость?
– Именно о нем, – согласно кивнул Корнильев, не совсем еще понимая, чем может помочь незнакомый ему офицер.
– Гаврила Андреевич Кураев, – представился тот и кратко изложил обстоятельства, при которых он встретился с Зубаревым, а затем и остальными участниками того дела. Алексей Михайлович Сухарев внимательно выслушал его и пообещал разобраться. На следующий день, к вечеру, не найдя за Иваном Васильевым сыном Зубаревым никаких вин и преступлений, его выпустили из острога.
– Императрице про вас напишу, – погрозил он пальцем офицеру, который вывел его на улицу.
– Пиши, милок, пиши. Императрица давно твоего письма ждет, – засмеялся тот вслед ему и разбойничьи свистнул, подняв с крыши стайку гревшихся у дымовой трубы воробьев.
Глава 7
Императрица Елизавета Петровна, несмотря на свое отменное здоровье, всегда внимательно прислушивалась к советам своих врачей, и если в летнее время ежедневно выезжала на экипаже за город, чтоб прогуляться по лесу, омочить босые ноги в какой-нибудь чистой речушке, то зимой взяла за правило обязательные получасовые прогулки по свежему воздуху. Особенно ей нравились заснеженные аллеи Летнего сада, где специально для нее чистили и посыпали желтым песочком дорожки, ставились в разных местах скамеечки для отдыха, покрытые меховыми полостями.
С собой на прогулки императрица обычно приглашала давнюю подругу Марфу Егоровну Шувалову, а также друга наилюбезнейшего, как она его называла, графа Алексея Григорьевича Разумовского. Тот мог часами забавлять императрицу смешными рассказами о своем детстве, проведенном в глухом селе на Украине.
Сегодня, в первую неделю Рождества, когда крепкий морозец изрядно подрумянил и без того похожие на наливные яблочки щечки Елизаветы Петровны, прогулка не обещала быть долгой. Стоявшие на почтительном отдалении в конце каждой аллеи преображенцы волей-неволей нарушали устав, не могли стоять не шелохнувшись в присутствии ее императорского величества и время от времени постукивали ногой об ногу, осторожно поглядывая через заиндевевшие ресницы на неторопливо прогуливающихся по парку людей.
– Что-то нынче веселья мало в Петербурге, – ни к кому конкретно не обращаясь, проговорила императрица. – Вот, помнится, во времена оные, при батюшке моем, умели веселиться, а сейчас… – И она со вздохом взмахнула ручкой в теплой вязаной перчатке.
– И не скажи, матушка, – тут же поддакнула ей Марфа Егоровна, славившаяся умением поддержать любой разговор, даже если то была вовсе незнакомая ей тема, – не тот народец нынче пошел. Вот и супруг мой, Петр Иванович, об этом же говорит…
– Чем он у тебя таким занят, что во дворец редко показывается? – не дослушав подругу, спросила императрица.
– Известно чем… Из пушек своих в загородном имении, поди, по воробьям палит без толку, – мягким малоросским говорком, растягивая окончания слов, отозвался граф Алексей Григорьевич Разумовский.
Императрица тихонько хихикнула, блеснув темно-синими глазами, и бросила искоса взгляд на шуваловскую жену, ожидая, чем та ответит на дерзость графа. Та не заставила себя долго ждать и, собрав губки бантиком, тут же с непомерным для ее малого ростика достоинством выговорила:
– Мы, в отличие от некоторых, песенки петь не обучены. Нам, Шуваловым, не пристало чем иным заниматься, акромя дел государственных, а воинская наука – наипервейшая из всех. Кто ей владеет, тот и на поле бранном себя с наилучшей стороны проявит, сокрушит ворога любого. Из пушек палить тоже с умом надо. А песенки распевать, то большого ума не требуется, – закончила она свое высказывание прямым намеком на хороший голос Разумовского, благодаря чему он в свое время и оказался близ императрицы.
– Эка невидаль, из пушек палить, – нимало не обидевшись, фыркнул граф, даже не повернувшись в сторону семенящей чуть справа от него Марфы Егоровны, – в чем там особый ум нужен? Не знаю, не знаю… Видывал я, как это делается, каждый мужик на то способен. А в песенном пении особый талант нужен, не каждому встречному-поперечному данный.
– Мы тебе не какие-нибудь встречные-поперечные, а Шуваловы! – вспылила Марфа Егоровна. – Род наш, не в пример некоторым, наидревнейший на Руси.
– Это еще как посмотреть, – негромко проговорил Разумовский, не желая вдаваться в болезненную для него тему.
– Ладно вам, петушкам, – мягко улыбнулась императрица, желая заранее предотвратить назревающую ссору между ее компаньонами. – Талант в любом деле нужен, а уж кого к чему Господь наставил, то не нам судить.
– Военное дело наипервейшее завсегда было, – не желала сдаваться Шувалова – Батюшка ваш, Петр Алексеевич, завсегда воинских людей выделял, а шутов для утехи, для забав приискать можно в любой деревне…
– Ум и в шутовском деле надобен. – Разумовский все еще сдерживался, не желая особо обижать подругу своей покровительницы, которую в душе побаивался за ее острый язычок.