Отрешённые люди
Шрифт:
Зубарев в душе удивился тому, как поручик умеет витиевато и вместе с тем четко, по-военному изъясняться, и назвал себя:
– Купецкий сын Иван Зубарев. – Невольно переходя на тон своего нового знакомого, продолжил: – Следовал в губернский город Тобольск с Ирбитской ярмарки, да вот… – и развел руками, показывая, что остальное и так понятно.
– Поди, при деньгах с ярмарки следовали? – участливо поинтересовался Кураев, но от Ивана не укрылось, что в самой постановке вопроса он не вполне доверял ему.
– Да были кое-какие деньжата, а… Что – деньги? Главное, сам жив, и то слава богу.
– Как же вы неосторожно в такой дальний путь и один отправились? – продолжал выспрашивать Кураев.
– А чего
– Благодарите Бога, что нам на последней станции вовремя дали сменных лошадей. – Поручик явно оживился от неожиданного знакомства и стал словоохотлив, а может, просто поверил Ивановым словам о разбойниках, понимая, что тот полностью в его власти. Но сидевшие напротив усатые ординарцы, или кто они там, не спускали настороженных глаз со спасенного ими человека, что не совсем приятно действовало на Ивана.
– Давно из столицы? – спросил он, чтоб как-то перевести разговор в другое русло.
– Почитай, вторую неделю добираемся, – сдержанно ответил Кураев. – Надеюсь на другой день прибудем в Тобольск. Так?
– Должны, коль иных задержек не будет, – согласился Иван. – Как там, в столице, жизнь?
– Как везде, живут люди. Не приходилось бывать?
– Братья мои двоюродные бывали, а я вот нет пока.
– У вас, молодой человек, все впереди, успеете и в столице побывать, и еще где подале.
– Да уж и не знаю, может, доведется когда, – простодушно согласился Иван, не замечая насмешливого блеска глаз офицера.
– А может, и ни к чему вам, милейший, в столицу без особой нужды наведываться, – наливая себе небольшую порцию рома продолжил Кураев, – столица она зубастых любит, а вы, как погляжу, не из таковских будете. Правда, сейчас в столице совсем не то, что ранее, при царице Анне. Тогда в какую сторону ни плюнь – в иноземца попадешь. Мой батюшка покойный, русак чистейшей воды, из деревни носа не казал, ходу ему дальше провиантских складов не было. А теперь матушка Елизавета Петровна, дай ей Бог здоровья и долгих лет жизни, всю иноземную сволочь повыгнала поганой метлой. Вот и я назначение в гвардию получил. Так что за императрицу нашу разлюбезную, коль потребуется, головы не пожалею.
– К нам в Сибирь на службу? – поинтересовался, чтоб как-то поддержать разговор, Зубарев.
– Какая, к черту, может быть служба в такой мороз, – полушутливо отвечал поручик, – на короткий срок к вам и обратно без задержки.
– В сам Тобольск или еще дальше? – поинтересовался Зубарев, видя, что офицер не прочь поговорить на отвлеченные темы.
– Еще не знаю. Как дело повернется. – Кураев чуть помолчал и неожиданно перешел на шепот, приблизив лицо к собеседнику: – Коль застану в Тобольске генерал-майора Киндермана, передам ему важную депешу, – он выразительно похлопал левой рукой по залоснившемуся боку кожаной сумки, лежавшей на сиденье подле него, – то и дня не задержусь в у вас. Но я склонен предполагать худшее, что придется разыскивать мне его где-нибудь по крепостям на южных рубежах.
– И вовсе нет, – высказал вдруг свою осведомленность Зубарев, – никуда ваш генерал из Тобольска не выезжал. Как летом приехал до нас, то так и сидит безвылазно. Тем более в такие морозы он свой длинный нос дальше кабинета губернатора и показывает.
– Вот как? – с интересом посмотрел на купеческого сына поручик. – Если честно, то мне в Петербурге намекали, что этот мальчик не имеет склонности к походной жизни. Значит, знающие люди оказались правы.
– Почему вдруг мальчика? – удивленно переспросил Зубарев. – Я его своими глазами имел честь видеть – мужик.
– А вот вы о чем! – звонко, с переливами, рассмеялся Кураев. – Дело в том, что «киндер» в переводе с немецкого означает не что иное, как «мальчик». Языки надо учить, милейший попутчик, авось пригодятся.
Зубарев ничего не ответил и лишь обиженно надулся, повернул лицо к замерзшему оконцу кареты и попробовал отогреть его ладонью. Но даже когда удалось чуть оттаять заиндевелое стекло, то увидеть что-то в ночной темноте было невозможно. Лишь изредка мелькали белесые стволы березок вдоль дороги да мягко еловые лапы проводили своими колючками по дверце кареты. Он прикрыл глаза, сон было набежал, потянул в темную неясную бездну, но ярко вспыхнули недавние события, произошедшие с ним на Ирбитской ярмарке, и он вновь ясно вспомнил, что произошло с ним там.
Сговорившись с двоюродным братом Михаилом Корнильевым, он под видом откупщика отправился в Ирбит на ярмарку. Корнильев был одним из главных воротил по торговым делам в Тобольске, а если разобраться, то и по всей Сибири вряд ли кто мог сравниться с ним по величине оборота, но за последние два года он понес немалые убытки, отправляя товары на продажу в Ирбит. Там, вокруг ярмарочной распродажи, ловко раскинули сети несколько приказных, а возможно, и кто-то из таможенных людей был с ними заодно, притом с каждого купца им в карман перепадало не по одному рублику. Тех, кто ерепенился, отказывался платить, заворачивали со всем обозом несолоно похлебавши и на пушечный выстрел не подпускали к торговым рядам, выискивая благовидные предлоги. Предлог всегда можно было найти, и корниловские обозы пару раз возвращались в Тобольск со всем товаром, чем едва не ввели в полный разор оборотистого хозяина.
Сам Михаил Яковлевич, ссылаясь на дела в городе, на президентскую должность в магистрате, ехать в Ирбит не желал и сговорил на это дело Ивана, выправив ему предварительно подложную бумагу, что он имеет винный откуп, с чем тот и прибыл к самому открытию ярмарки.
Поначалу все складывалось ладно, справно. Он знакомился с купцами, съехавшимися сюда со всех концов России, заводил с ними накоротке разговор о лихоимстве таможенных надзирателей, о чем знали все и каждый. Купцы охотно поддакивали ему, рассказывали, сколько им самим пришлось натерпеться, зло поблескивали глазами, а подпив, грозились пожечь таможню, изувечить ненавистных приказных и всех, кто под руку подвернется.
– Слышь, я тебе случай расскажу про одного вятского мужика, что в прошлом году вышел, – дыша Ивану в лицо винным перегаром, с жаром рассказывал небольшого росточка купчик с оспинами по всему лицу, – какой у него конфуз случился. Называть его не стану, ни к чему, а только взялся он у мужиков по дальним уездам масло коровье скупить, чтоб потом на ярмарку сюда его привезти. Деньжат само собой подзанял у знакомых, у сродственников, да и поехал по деревням скупать то масло. Полгода он его копил, в леднике сохранял, солью посыпал от порчи, берег, словно дитя родное. Пришла пора ярмарке здешней, значит, быть. Сгрузил он масло свое на подводы, прибыл. Хотел было в ряд сразу встать, а ему толкуют, мол, кажи бумагу, что масло то не ворованное, а праведно тобой заработано, куплено. Ему, дураку, дать бы в лапу кому следует, а он уперся, орет, кулаками машет. Ну, забрали у него товар в амбары таможенные, а самого в караулку посадили на хлеб-воду. Просидел он там почти неделю: торговли само собой никакой, и правды ниоткуда не добиться. Через добрых людей передал сколь нужно надзирателям, подмазал, кого нужно, и на другие сутки его уже на волю отпустили. Но это бы все ладно, наука на будущее. А только когда амбар открыли, где маслице его на сохранении находилось, то вместо него одни огрызки нашли – крысы да мыши как есть сожрали его и дажесь ящики обглодали. Мужик тот в такое небывалое расстройство ума вошел, что, приехавши домой, в каретном сарае на вожжах удавился. Деньги, что он занимал у всего мира, ему бы и за десять лет не вернуть, потому и наложил на себя руки. Вот такое дело.