Отрочество архитектора Найденова
Шрифт:
Седой дал Цыгану войти в калитку, швырнул кошку через забор. Десятка полтора вернувшихся во двор птиц сорвались и ударили в разные стороны.
Цыган повел головой — шея у него была короткая, он разворачивался всем туловищем, — подошел к калитке. Злобно глядели его запухшие глазки.
— Я тебе сейчас всю птицу разгоню, если белую не отдашь, — сказал Седой. Он заставлял себя прямо глядеть в лицо Цыгану.
— Какую еще белую? Ничего не знаю, — сказал Цыган, не решаясь, однако, уйти, он понимал, что несомненна связь между немыслимой наглостью пацана и шуткой Жуса. — И тебя не знаю.
Седой вынул
Не бросился Цыган, не высадил калитку, его лицо приобрело выражение, в котором растерянность смешивалась со злобой, с наигранным добродушием, с затравленностью.
— Ха! — воскликнул Цыган, будто бы восхищенный таким оборотом. — Ну молотки!
— Такая молодежь пошла, Коля, — вздохнул Жус. — Тронешь их пальцем — они завтра тебе во двор дохлых кошек набросают.
Цыган набычился:
— Думаешь, над тобой начальства нет? Вы сейчас грабеж сделали!
— Что ты, Коля! Шуток не понимаешь? Ну зашел в гости к дружку, а он в душе. Какие у нас с тобой счеты? Вот молодежь что-то к тебе имеет… Еще, говорит, одно движенье — и Цыган без ушей. А чего ей скажешь?.. Хулиганье…
Цыган протянул руку:
— Давай плёкого, будем не в загоне. А Коля Цыган со всеми в загоне, понял? Квиты? А про белую забудь.
Рука Цыгана, пухлая, в рыжем волосе, с исковерканным, острым, как коготь, ногтем на мизинце, оставалась висеть над калиткой. Жус подмигнул Седой подмигнул в ответ: дескать, не дрогну.
— Давай белую!
— Нет белой! — ответил Цыган обозленно. — Понял? Мартыну отдал.
Седой осознавал сказанное: сотенные ассигнации, кошелек Мартына. Отчаяние при мысли о скрытой голубятне Мартына и тут же надежда: они сейчас пойдут с Жусом к Мартыну.
Вдруг Цыган, подпрыгнув над калиткой, схватил его за плечо. Седой откинулся на велосипеде, но Цыган удержал его за футболку на весу. Седой отвернул лицо, чтобы не мешать Жусу схватить и выкрутить эту наглую руку, и увидел спину и затылок Жуса. Тот был уже в нескольких шагах.
— Вениамин! — крикнул Седой. — Вениамин!
Жус обернулся, вздохнул укоризненно, как вздыхает старший при виде сцепившихся подростков, и пошел дальше.
Цыган перегнулся через калитку, второй рукой поймал руль велосипеда.
Седой рванулся, половина футболки осталась в кулаке Цыгана. Птица вывалилась, взлетела с треском, опустилась на столбик калитки. Это обстоятельство спасло Седого: Цыган отпустил руль и осторожно повел рукой, готовясь сцапать птицу. Седой поймал ногой педаль, легкая машина броском взяла с места. Выброшенной вбок рукой он сбил плёкого, услышал за спиной треск крыльев и матерщину Цыгана. Он содрал с себя остатки футболки и, проносясь мимо Жуса, хлестнул его тряпкой по лицу.
Жус бросился за ним. Он догонял. Седой слышал его бешеный хрип. Седой поднялся с седла, давил на педали так, что его мотало, кричал:
— Ты дерьмо, Жус!.. Ты предатель!
Седого едва не смял грузовик, горяче-угарный выдох радиатора обдал лицо; он свернул на обочину, оглянулся: Жус отстал, зажимал платком глаза. Седой уже понимал: произошло непоправимое, неслыханное — у Цыгана нахалкой забрать птиц!
Вечером он мыкался по закоулкам сада: присаживался на скамейку, тут же вскакивал и шел дальше. Он будто слышал голоса голубятников на скамейке, будто стоял за ближним деревом; воображая, как там сговаривались против него, довел себя до лихорадочной дрожи. Направлялся к воротам, возвращался: как ни страшна была мысль о появлении перед кучей голубятников у скамейки, неизвестность была страшнее.
Плыли перед глазами лица и фонари, ноги не сгибались и как бы сами несли его, и вдруг он очутился перед скамейкой. Перед ним сидел десяток пацанов, секретари и владельцы дешевых шалманов; старшие парни вернулись на танцплощадку. Он стал перед пацанами — руки в карманах брюк, стиснул кулаки.
— Махнемся? — сказал Тушкан. — Дам пару за белую.
«Начинается», — подумал Седой. Он молчал, и тогда другой — мордастый пацан, сидевший с краю, Седой не знал его имени — предложил за белую пару красных тошкарей, каких у него сроду не бывало.
Игра продолжалась, голубятники наперебой предлагали за белую деньги, просянку, голубей, будто не знали о вероломстве Цыгана.
— Во! — Седой в кармане сложил кукиш, выдернул руку и выпрямил ее. — Поняли?.. Подавитесь!
— Заберут ее у тебя, — сказал Тушканов спокойно, как будто они мирно беседовали.
— Во заберут! — твердил Седой, не опуская руку. — Не обломится. Понял? Понял?
— У него законы кованые, у него Цыган в друзьях, — затараторил с подначкой, язвительно Юрка, секретарь Чудика.
— Что, у тебя, как у Мартына, западня? Капканы в голубятне? Махинация-сигнализация? — пропел Шутя. — Волчьи ямы?
— Попробуй сунься, узнаешь, — ответил Седой и сплюнул. Губы начали дрожать. — Понял?
— Я не такая! — жалобным голоском протянул Шутя.
Он поднялся, обошел Седого, в броске сорвал с него кепку. Тот кинулся на Шутю, но кепка уже была у Тушкана. Пацаны вскочили, окружили Седого. Он заметался в круге.
— На!
— Ух ты, быстрый!
Кепка вновь оказалась у Шути. Седой пошел на него с разведенными руками и продолжал идти, когда тот отпасовал кепку в сторону. Они сцепились, рвали друг друга за воротники. Седой свалился в арык. Вокруг смеялись, какая-то тетка размахивала ящиком, кричала визгливо, разгоняла пацанов; он уже потом сообразил: то была продавщица из лимонадного ларька. Он вскочил и кинулся на ближнего, вновь был сшиблен. Масляный блеск грязи, мельканье стволов и набегавших фигур, удары, круженье тетки с ящиком, движение фонарей — они взлетали, как пузыри, — все это позже, когда он с распухшей губой, трясущийся окажется на улице, сольется у Седого в образ пляски, где его дергали за ниточки и глумливо потешались над его отчаянными прыжками.