Отрочество
Шрифт:
Освобожденные от своих льняных волокон, похожих на мягкие зеленоватые волосы, освобожденные от оболочки плотных листьев, упруго обхватывавших когда-то их продолговатые и тяжелые головы, они лежали тут, словно только для того и проделали свой долгий путь с Украины на север, чтобы лечь в Ленинграде на праздничный новогодний стол.
— Однако, двенадцатый час, — улыбаясь и поглядывая то на початки, то на задумавшуюся о чем-то Галину Андреевну, сказал Николай Иванович.
И, шумно отодвинув стул, он пошел своей деловитой, докторской походкой к стоявшей в углу елке. Достав спички, Николай Иванович стал
— Свечка валится. Осторожно, — советовал от стола Василий Иннокентьевич.
Слух и вокальные способности Николая Ивановича служили предметом постоянных шуток в семье. И теперь Галина Андреевна и Саша переглядывались, боясь вспугнуть Николая Ивановича и прекратить его соло у елки. Но тот ничего, казалось, не замечал и все продолжал петь, энергично потирая руки и щуря глаза под стеклами пенсне.
Трудно было поверить, глядя на него вот так, со стороны, что Николай Иванович считается грозой клиники, что все боятся его острого слова и что не дальше как нынче утром он обходил хирургические палаты, сопровождаемый, точно комета — хвостом, робко шепчущимися за его спиной студентами.
Свечи, зажженные уверенной рукой одного из искуснейших хирургов города, засветились на елке. Вспыхнули искры золотого дождя, закачались от тепла на ветках цветные стеклянные шары. Задвигались по стенам живые лохматые тени колючих еловых ветвей.
В комнате стало как-то особенно празднично.
— Коля! — вдруг тихо позвал из коридора незаметно улизнувший Саша.
— Что тебе? — спросил Николай Иванович выходя.
— Видишь ли, — сказал Саша шопотом, — мне необходимо сейчас же пойти к Яковлеву. Я засиделся, а у него сегодня была температура высокая и все такое… и, в общем, я должен сейчас же идти, потому что это будет не по-товарищески. Мы, понимаешь, в последний раз… не то чтобы поссорились, но как-то так… нехорошо, понимаешь ли, вышло… Он болен, один. Я забегу к нему, а ты, пожалуйста, скажи Галюше.
— Что же сказать? Что ты удираешь со встречи Нового года?
— Но как же быть? У меня неспокойно на душе. Это же мой лучший друг. Ты же знаешь, Данька Яковлев…
— Как же, как же… Так, ты говоришь, он болен, температура высокая?
— Днем была тридцать девять.
— Ага… Ну так вот… четверть двенадцатого. Когда у человека температура под сорок, его не беспокоят по ночам. В двенадцать часов не ходят к больному, даже выяснять отношения.
— Ну, Коля, с чего ты взял, что выяснять отношения? — обиделся Саша.
— Все равно. Ночью не ходят к людям с высокой температурой. Ведь ты же вызвал меня посоветоваться со мной как с врачом, так?
— Так, — неуверенно ответил Саша.
— Ну вот, а я как врач не советую идти. Подумай, ты же всех потревожишь. Что скажут его родители? Все недоразумения выясните с утра. Утро вечера мудренее. Ну, а если хочешь — иди. Я скажу Галине. Хотя, мне кажется, она будет огорчена.
Саша вздохнул. А Николай Иванович поддел рукой опустившийся подбородок мальчика, похлопал его другой рукой по плечу, сказал:
— Веселей, веселей! Шутка сказать: Новый год идет! — и возвратился в столовую.
…По правде говоря, Саша сильно любил вечерние часы, когда они все трое собирались за столом. Любил свои особенные, мужские разговоры с Николаем Ивановичем. Они понимали друг друга с полуслова и были очень привязаны друг к другу.
Нынче вечером Саше как-то особенно не хотелось уходить из дому. Сегодня, когда он возвратился домой со своим злосчастным самоваром и (словно это был не старый медный самовар, а взрывчатка) со всякими предосторожностями запихнул его под кровать, он с удовольствием помогал Галине Андреевне украшать елку. Он стоял на табуретке, а Галина Андреевна осторожно подавала ему мохнатые звезды, стеклянные шары с вдавленными щеками и, склонив голову набок, серьезно советовала, как именно подтянуть цепь из крупных дутых бус. Многие игрушки были сплетены друг с другом фольговым дождиком. Он с трудом распутывал этот дождик, стараясь не продавить хрупкое серебряное стекло, напоминающее зеркальную амальгаму. И все вокруг говорило о Новом годе, о целой веренице будущих лет, полных неожиданных, таинственных обещаний.
Да, сегодня в доме прямо-таки жило новогоднее очарование. Из кухни пахло новогодним пирогом. В столовой тихонько звякала посуда, по-новогоднему гремело радио. Слышался смех и раскатистый голос Василия Иннокентьевича.
Саша вошел в кабинет к Николаю Ивановичу, уперся коленкой в подоконник и начал разглядывать улицу. Внизу, на елочном базаре, все еще торговали деревьями и ветками. Снег был засыпан хвойным мусором. Еще бежали куда-то люди с пакетами и были переполнены трамваи, но уже зажглась елка в окошке противоположного дома и тянулась к стеклу своими лохматыми лапами.
И вдруг взошла луна, осторожно выкатившись из-за облака. Она осветила сначала края облака и сделала их совсем прозрачными, потом, быстро пролетев сквозь облачную паутину, вырвалась в чистую, морозную синеву и залила комнату голубым, таинственным блеском.
Саша стоял и думал. В серовато-стальном отблеске оконного стекла мелькнуло на минуту лицо полковника Чаго, поджатые губы Лидиной бабушки.
Саша вздохнул, отошел от окна и присел на кровать. Выглянувшая из-за облака луна с готовностью осветила медный бок самовара, торчащего из-под кровати.
«Ах, этот Данька! — с досадой и нежностью думал Саша. — Ну что я теперь буду делать с этим самоваром? Хорошо еще, что мне подсунули самовар, а не водосточную трубу…»
Но стоило Саше вспомнить о Яковлеве, как ему стало тревожно и тяжело на сердце.
«Да, да, Коля был прав, конечно, — подумал мальчик. — Бежать ночью к Даньке было бы и глупо и смешно. Но все-таки… все-таки сам-то он встречает сегодня Новый год со своим старым школьным товарищем, а Данька будет один, больной… А почему, собственно, один? — перебил он себя. — Он, как и я, с мамой, с отцом. Да, мама…»
«Она», — вдруг вспомнил Саша и сразу увидел добрые, внимательные глаза Яковлевой. И улыбка добрая. Почему Данька с ней так не ладит? Это был, пожалуй, первый в жизни упрек, который Саша с недоумением и горечью обратил к своему беспутному другу.
Рано проснувшись в новом году и быстро напившись чаю, Саша уже было совсем отправился к Дане, как вдруг из соседней комнаты его окликнула Галина Андреевна.
Она сидела у письменного стола и, когда он вошел, посмотрела на него таинственно и доверительно.