Отрок. 7 часть

Красницкий Евгений

— Михайла… Змей ты. Искуситель из сада эдемского!

— Ну, яблоками я не торгую…

— Да пошел ты… Это ж… По всей Руси, в каждом городе. Как ты измыслил-то?

— Не понял ты ничего, дядюшка, зря я перед тобой распинался.

— Что?!!

— Ну шуми, по всей реке слышно. По всей Руси, по всей Руси…

Гордыня обуяла? Ну-ка, прикинь, что подумают князья, когда узнают, что некто Никифор имеет в каждом городе крепость с вооруженным отрядом и может, по своей прихоти, всех оружных людей в одном месте собрать? Причем, незаметно — привезти на ладьях или в обозах.

— Молчи! — Никифор схватил Мишку за плечо и настороженно оглянулся на дверь. — Ты что задумал, парень? Ты во что меня втравливаешь?

— Ни

во что я тебя не втравливаю. Это — мысли князей, постоянно думающих только о том, чтобы кого-то со стола спихнуть, да о том, как бы их не спихнули. Твое же дело, обставить все так, чтобы у них такой мысли никогда не возникло. Так что, о гордыне забудь. Никто и никогда не должен узнать о том, что это все принадлежит тебе. Лучше всего, если эти Гостиные дворы будут построены, как бы вскладчину, местными людьми. Собрались двадцать человек в купеческое товарищество и построили Гостиный двор. А о двадцати купчих на их доли не знает никто, кроме тебя. Управляет Гостиным двором тиун, тобой назначенный, стража и командир ее у меня в Воинской школе выучены. Поди, догадайся: что к чему. Князьям же ты страшен будешь не воинской силой, хотя и она, в иных случаях, лишней не бывает, а совсем другим. Тем, о чем они не догадаются, пока жареный петух в жопу не клюнет. По тому, на какие товары спрос растет, а на какие падает, ты о любом княжестве самое тайное вызнать сможешь: готовятся ли к войне или хотят мира, доволен ли народ или бунтовать собирается, в силе князь или им бояре вертят и прочее, и прочее. А отсутствием или переизбытком тех или иных товаров, ты любого князя по струнке ходить заставишь, он же даже и знать не будет, кто его за горло держит. Понимаешь меня?

— Змей… змей эдемский.

— Я уже говорил, что яблоками не торгую, а кличут меня Лисом, а иногда Бешеным Лисом. Слушай, дядюшка, мою сказку дальше. Сказал я тебе главное, а теперь скажу наиглавнейшее. Или не хочешь? Вот теперь с Никифора слезла, наконец, маска добродушия и простоватости. Перед Мишкой сидел викинг, напружинившийся перед абордажной схваткой. Но викинг необычный — образованный, приобщившийся к византийской культуре, пообтершийся при княжеских дворах, и епископских подворьях, не чуждый понимания прекрасного и знающий цену всему, а не только морю, железу и военной добыче.

— Хочу или не хочу? Никифор распахнул дверь и выглянул наружу. Ладья медленно поднималась против течения, шестеро гребцов, с привычной слаженностью двигали веслами, еще шестеро развалились прямо на тюках с грузом, отдыхая перед своей сменой. Рядом с клетушкой, в которой беседовали дядя с племянником, находился только кормщик, но и он стоял достаточно далеко, чтобы слышать разговор. Никифор закрыл дверь и снова повторил:

— Хочу или не хочу? — Выдержал паузу и выдал, пристально глядя Мишке в глаза: — Если хочу, то покойники сидят на веслах, а если не хочу, то покойник сидит напротив меня. Но сначала мне надо знать: чего хочешь ты… Лис. Это был приговор, Мишка ни на секунду в этом не усомнился — с такими глазами убивают. Не по злобе или из корысти, а потому, что так надо. Как говорят герои американских боевиков: «Ничего личного».

А еще они говорят: «Ты оказался не в то время и не в том месте».

Если бы Никифор знал, насколько точно второе выражение описывает ситуацию!

— Ну! Я жду. Что нужно тебе, или с чьих слов ты поешь? И не вздумай врать! А вот последняя фраза была лишней! Наваждение сразу пропало, и стало ясно: Никифор все решил еще выглядывая наружу, а личное, все-таки, было! Дядюшка отыгрывался за менторский тон, который позволил себе в отношении старшего мужчины племянник. Всего несколько лишних слов, чуть-чуть неверный тон, и мурашки со спины сбежали не попрощавшись, а сверлящий взгляд стал вполне переносимым.

«Не будешь ты убивать

сына любимой сестры, онкл Ник. Зацепил я тебя, и теперь ты пытаешься давить, чтобы пацан не слишком много о себе воображал. А вот, фиг Вам, почтенный негоциант из города Турова! Экипаж, конечно жаль, ты их грохнешь, на всякий случай. Слава Богу, что Ходока с нами нет, Роська бы не пережил. Мужиков я спасти не могу, остается только надавать по сусалам этому викингу гребанному. Еще посмотрим, кто о себе больше воображает».

— Дурака-то из себя не строй, дядюшка.

— Что? Сопляк, да как ты…

— Смею, Никифор Палыч, смею. — Мишка попытался высвободить из кулака Никифора рубаху, но купец держал его за грудки крепко. — Будет тебе юродствовать. Глупо выглядишь. Так же, как если бы я тебя зарезать пригрозил. — Мишка слегка кольнул Никифора кончиком кинжала под локоть и тут же кольнул вторым кинжалом подмышку. — Но не грожу же. По идее, Никифор должен был выругаться и отпустить, но идея идеей, а жизнь жизнью. Из глаз у Мишки брызнули искры, да и как им было не брызнуть, если здоровенный купчина, пусть даже и левой рукой, засадил ему в лоб оловянным кубком? Мишка приложился затылком к стенке, но она была плетеной из луба, падать с ящика, на котором он сидел, Мишке тоже было некуда, так что, через некоторое время племянник снова, вполне ясным взором, взглянул на дядьку, рассматривавшего прорезанный мишкиным клинком рукав.

— Ну, мелкота, вспомнил себя, или еще попотчевать? — Никифор не выглядел обозленным, скорее, раздосадованным. — Ишь, железом он в меня тыкать будет!

«Облом, сэр, много на себя взяли. Но с Лукой-то, в аналогичных обстоятельствах получилось? Иллюзии, сэр Майкл, лейтенант Лука вполне профессионально разорвал дистанцию, чтобы выйти из зоны досягаемости Вашего оружия, а потом, если бы не Чиф, навтыкал бы Вам — мама не горюй. Никифору же деваться в этой клетушке было некуда, поэтому он действовал сразу и весьма эффективно — бой в корабельной тесноте ему привычен. Просто-напросто, две разные школы: у Луки — полевая, у Никифора — абордажная. А Вы, досточтимый сэр, позволили себе лишнее, опять из роли вышли. Моветон-с, позвольте Вам заметить».

— Чего молчишь? Не очухался еще? — Никифор поймал мишкин взгляд и привычно оценил состояние противника. — Хватит придуриваться, не так уж сильно я тебе врезал. Мне этой посудиной и убивать доводилось.

— Прости, дядя Никифор, забылся.

— То-то же!

— Мужиков бы пожалел, они же не слышали ничего, разве что, кормщик…

— Не твоя забота! Я тебе вопрос задал, изволь отвечать.

— Зачем, если ты ответ и сам знаешь?

— Михайла!

— Хорошо, хорошо. Мишка попытался сделать успокаивающий жест и только тут обнаружил, что все еще держит в руках кинжалы. Чувство неловкости или стыда обезоруживает, как известно, надежнее болевого приема.

Правда, не всех, некоторых приводит в ярость, но здесь был явно не тот случай. Чувствуя, что катастрофически краснеет, Мишка торопливо убрал оружие, одновременно отвечая Никифору:

— С чьих слов я «пою»? А кто в Ратном такие слова знать может?

Или мы с тобой не в глухом селе, а в Киеве или, даже, в Царьграде?

Некому здесь меня такому учить и, тем более, некому под тебя копать, да и незачем. Думаю, что ты и сам это все прекрасно понимаешь. Теперь ответ на второй вопрос: «Чего я хочу?». Знаешь, дядя Никифор, древние римляне говорили: «Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть». И опять ты знал ответ — я не могу ничего, только рассказывать кое-что, да торговаться. Значит, все, что я хочу — пятина от прибытков. А теперь твоя очередь. Ты так и не ответил, хочешь ли ты, чтобы я продолжал? Только пугал, да дрался. Напугать у тебя не вышло, а дерутся только тогда, когда слова бесполезны. Тебе что, нечего мне сказать?