Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют
Шрифт:
К обеду все вымотались окончательно, и даже аппетитно булькавший котел не вызывал особого интереса. Есть мальчишкам не хотелось. Хотелось упасть, где стоишь, и хоть самую малость подремать. Земля, покрытая пушистой пойменной травой, с силой тянула к себе, и если бы не бдительность Игната и злая одержимость Одинца, уставшего не меньше прочих, то дружный храп давно бы оглашал окружавший их лес, распугивая зверье в округе.
А перед Одинцом вновь встала неопределенность. На занятиях, пока поставленная наставником перед десятком задача казалась ясной и понятной, все шло хорошо, но стоило только исчерпаться
От нараставшего чувства неуверенности и внутренней растерянности Одинец только злился. И на самого себя, и на наставника, не желавшего замечать его страдания. И совершенно не знал, что теперь делать. Вернее, знать-то знал, но вот как и что именно в первую очередь? Худо-бедно дело, конечно, двигалось, но даже отроки уже заметили, с каким скрипом.
Ефим принялся командовать своими приятелями в походе не от хорошей жизни и не от желания оказаться самым главным: просто получилось так, что больше некому. Там, на той самой поляне, пока шел бой с татями, да и потом, когда надо было просто гонять своих друзей, заставляя их выполнять очевидную и необходимую работу по обустройству стана, все шло хорошо, но уже на следующее утро, едва закончился завтрак, начались сложности.
Он быстро понял, что просто не знает, что делать. Хорошо, наставник тогда вмешался и не дал опозориться. Дальше вроде все пошло нормально, и в дороге складывалось, как надо, но когда они вернулись на выселки, Одинец вновь ощутил ту же растерянность. Нет, он в общем-то понимал, что первым делом сейчас необходимо найти то, что действительно важно, с этого и начать, только вот что это? Вот если бы дядька Игнат сказал…
Тоскливые размышления ученического десятника прервал свист караульного с дерева, словно специально тут посаженного под наблюдательный пункт. Караульный звал его, Одинца, как старшего, и приходилось лезть к нему наверх и там тоже что-то решать. Деваться некуда – полез.
То, что Ефим разглядел сверху, и впрямь удивило. По дороге, которая проходила на другом берегу неглубокого, но широкого оврага, что тянулся сразу за невысокими кустами, и вела на Княжий погост, ехали телеги, груженные домашним скарбом. Но почему-то мужей на возах не видно – правили бабы, а в телегах сидели совсем малые детишки. Все свои, ратнинские. Другим здесь взяться неоткуда, дорога-то одна – на Ратное. Одинец понял: происходит что-то неладное и без дядьки Игната не разобраться. К нему и рванул с донесением.
Игнат, выслушав отрока, вскочил на коня. Ефим, вновь забравшись на дерево, видел, как десятник подъехал к первой телеге, что-то спросил и двинулся вдоль обоза. Бабы, сидевшие за возниц, что-то кричали, даже кулаками грозили, видно, ругались, но расслышать ничего не удалось. Наставник что-то спросил у бабы, что правила первой телегой, та в ответ то ли рявкнула, то ли выругалась и даже замахнулась на него кнутом. Одинец уже ожидал, что десятник ей сейчас по уху съездит, но тот только зло сплюнул и отъехал прочь.
Вернулся Игнат мрачнее тучи. О том, что там случилось, он так и не сказал, а Одинец счел за лучшее не спрашивать – и без того наставник за оставшееся до обеда время роздал отрокам оплеух и матов больше, чем за все прошлое
Глава 5
Красноватые закатные лучи, упавшие из открытого волокового оконца на стену, предупредили о скорой ночи. Вслед за ними с реки потянуло сыростью.
Весь день после бунта Фаддей провалялся колодой, прячась в доме от людских глаз, но на лавке всю жизнь не проведешь, и подниматься все-таки пришлось. Дуняша с утра одна крутилась по дому за хозяйку: Варюха лежала совсем никакая. Досталось ей накануне не бабьей меркой, крови потеряла много, даром, что из места, какое только лекарям показывают, да и страху, похоже, натерпелась, вот к утру и свалилась с жаром. Настена хоть и успокоила, что грязь из раны с кровью вымыло, не загниет, но несколько дней полежать придется, так что не работница она пока. Старшая дочь взяла дом в свои руки – и куда только девались девичья мягкость и скромность? Холопов не хуже матери к делу приставила, приказы отдавала почище иного десятника.
Младшенькая, Снежанка, которую Настена на время вернула к родителям, тоже помогала сестре, но хлопотала больше возле родителей – вон сколько всяких отваров по Настениным советам наготовила. И ведь помогали! Сам Фаддей целый день эти снадобья хлебал, и вроде отпускать начало, так что пришла пора подниматься. А как не хотелось! Покуда лежишь, спроса с тебя нет: немощен – и весь сказ. Даже самому себе не хотелось признаться, что не боль его на скамье держала, а страх перед людской молвой.
«Уй, позорище! Докатился! Это ж надо – сопляки бока намяли! Спасибо – не девки. У Корнея и они с самострелами ходят – тогда бы точно только утопиться или бежать куда из села от стыдобы…. Спасибо, стрелу, с которой на них кинулся, в жопу не воткнули. Или еще куда. С них бы сталось.
А слух-то теперь пойдет – наговорят, чего и вовсе не было. Не будешь же перед каждым порты снимать – доказывать. И непонятно, что теперь делать? Хоть бы Егор забежал, что ли. Или Савка… Поди, вернулся уже, умник.
Колодой вечно не проваляешься – не девка же, свои болячки нянчить. До завтрашнего обеда, край, до вечера еще как-то можно, а дальше как? Браги, что ли, хлебнуть? Или медовухи? Ума, конечно, не прибавит, но, может, хоть на душе полегчает?.. Ну нет уж, хватит – давеча дооблегчался!
Нет, все же подниматься надо. Все бока намял этой лежкой, а толку-то? Дуняша вроде говорила, банька готова. Не до жару, конечно, а только ополоснуться. А тогда после баньки и подумаю, как дальше жить, кому и чем поклониться за свою шкуру да за Варюху…»
Непонятно с чего накатила досада на жену:
«Вот ведь дура! Понесло ее! За детишек, вишь ты, вскинулась – родня же. После забрали бы – их-то не тронут… Корней хоть и не телок, но и он совсем малых из-под юбки резать не станет.