Отрок. Покоренная сила.
Шрифт:
— Никакую, батюшка. Так еще интереснее. Бабы сами выберут, да еще и спорить будут: та или эта? А если заспорили, всё — сплетни не удержишь. Такое еще услышим, что сами удивимся! А уж Дарья с Марфой…
Мать даже мечтательно прикрыла глаза.
— Кхе! Как бы мужики и правда на войну не запросились… От такого — хоть на половцев, хоть на ляхов, лишь бы от дому подальше!
"Ну до чего ж люди на черный PR падки! Кто сказал, что его при демократии изобрели? В какой это опере была ария о клевете? "Клевета сперва украдкой слух людской слегка ласкает…". В «Паяцах»,
— Деда, ты не помнишь, случайно, кто на сходе громче всех орал, что у кожевенников промысел больно вонюч?
— Я говорил. А что?
— А еще кто?
— Да все орали. Ты это к чему?
— Сейчас объясню, деда. Только скажи: у кого подворье близко к тыну стоит — у Егора или у Фомы?
— У Фомы. Прямо, как у нас, к самому тыну примыкает. Да чего ты задумал-то?
— Ты говорил, что десятники Егор или Фома к смутьянам примкнуть могут. Мол, обижены на тебя: Егор за бороду отрубленную, Фома за морду битую. А если слушок пройдет, что Фома громче всех на вонь ругался, а Касьян с Тимофеем обиделись и решили: коли мастерские за тын выносить придется, то поставят их аккурат напротив подворья Фомы? От запаха-то никакой тын не закроет!
— Хе-хе, ну удумал! — Развеселился дед. — Да Фома им только за мысли такие… Хе-хе-хе.
— Потом добавить можно будет, что Фома, как узнал, так грозился мастерскую вонючую поджечь.
— Поверят! Ей Богу, поверят! Фома на руку скор. Анюта, как думаешь?
Мать ответила неожиданно серьезно и строго:
— Плохо думаю, батюшка. Все село между собой перессорим. Не дело это, худо обернуться может.
— А сейчас у нас что? Тишь, да благодать? Умиротворение в человеках и благорастворение на воздусях? — Дед тоже стал серьезен и строг. — Ты вот о чем подумай, Анна Павловна: чем сильнее мы смутьянов между собой перессорим, тем меньше твоим девкам народу из самострелов дырявить придется!
Думаешь это так легко — человека убить? Да еще девке молодой! Это в забор стрелять легко, а в живую душу… Не каждая и решится, как ее не натаскивай. И правильно! Бабам рожать, а не убивать надо. Противно убийство женской натуре — невместно! Так что, стреляйте-ка вы, бабоньки, лучше языками. Это дело для вас привычное, но, бывает, не менее убойное. Ну, а если уж до крайности дойдет… Ты своему войску объясни: дом свой защищать будут, детей, кровь свою… Вот так!
Дед помолчал, словно смутившись собственной патетики, побарабанил пальцами по столу. Никто из присутствовавших не решался нарушить тишину. Наконец, дед вздохнул и оторвал взгляд от столешницы.
— Всё! Ступайте бабоньки, нам с Михайлой еще о делах воинских поговорить надо. Это вам слушать без пользы, да и не интересно. Самых языкастых баб да девок посылайте к колодцу. Да не к одному, а ко всем. Только не вываливайте все разом, что мы тут навыдумывали, постепенно надо. Так, Михайла?
— Так, деда. И еще: пусть внимательно следят за тем, как их слушают. Если не заинтересуются, то сразу же умолкнуть! Если заинтересуются и начнут обсуждать — тоже умолкнуть и слушать внимательно
— Кхе! Все понятно? Да ладно, вы бабы умные, чего вас учить. Ступайте. Листвяна, вели пивка, что ли, принести. И закусить.
— Батюшка! — Мать укоризненно покачала головой. — А не хватит ли? Четвертый день…
— Перестань, Анюта. Не с утра ж, вон темнеет уже. А разговор у нас долгий, чтобы в сухомятку… Листвяна! Пива и закусить!
На этот раз мать смолчала. Дед с внуком остались одни.
Дождавшись, пока за женщинами зароется дверь, дед зло сплюнул и с очень натуральным омерзением в голосе произнес:
— Стыдобища! Бабьими языками воевать! Дожили, ядрена Матрена!
"А вот это Вы зря, граф, я же видел, что Вам идея понравилась! Хотите изобразить, что честному воину сплетнями заниматься противно? А еще говорят, что бабы притворщицы. Да старые пердуны кокетничать и жеманиться не хуже продувных потаскух умеют! Ну ладно, хочешь, чтобы я тебя поуговаривал, ради Бога! Мне не жалко".
— Деда, на войне все средства хороши. Считай это военной хитростью.
— Военной… Тьфу!
— Сплетни, слухи, вообще разные сведения и известия, в умелых руках, страшнее стали отточенной.
— Сам понимаю! А только… все равно, гнусность это. Война твоя ифро… ифо… Тьфу! И не выговоришь!
— Информационная. Проще — война за умы.
— Так бы и говорил. Все равно, гнусность!
"То-то ты этой гнусностью так увлекся. Ладно, пускаем в дело главный калибр!".
— Иисус Христос в Нагорной проповеди сказал, что вор или убийца подлежат суду, а клеветник — синедриону, то есть, суду духовному. Значит клевета — оружие войны за умы — настолько опасна, что обычный суд с таким делом может и не разобраться.
А еще в Писании сказано, что поднявший меч, от меча и погибнет. Наши противники клеветнический меч первыми подняли, мы только защищаемся. И не просто защищаемся, а пытаемся сохранить жизни людей, которых в противном случае, пришлось бы убивать, а значит, души их, отягченные грехами, обречены были бы на вечные муки. Мы не только жизни спасаем, но и души. Нас в этом деле любой духовный суд оправдал бы!
— Кхе…
"Демагог Вы, сэр, и место Ваше в Парламенте, который — от слова «парле», то есть, трепаться. Хватит! Я — не поп, грехи отпускать права не имею. Меняем тему".
— Деда, а ты откуда знаешь, что Никифор именно семьдесят четыре доспеха привезет?
— Чего?
Дед, видимо, настроился выслушать длинную утешительную проповедь и не сразу понял смысл вопроса.
— Я спрашиваю: откуда ты так точно знаешь, что именно Никифор привезет?
— А-а. Так я на Княжьем погосте никифорова приказчика встретил. Никифор его послал с тремя работниками все тут подготовить к его приезду. Аж на четырех ладьях придет! Надо же будет все разгрузить, куда-то прибрать… Ну, и вообще…