Отрок. Покоренная сила.
Шрифт:
Похоже было, что вовсе и неявная попытка Мишки разобраться в хитросплетениях взаимоотношений женщин и мужчин в семье Лисовинов и около нее, зацепила мать всерьез. Скорее всего она и сама еще не разобралась с собственными эмоциями, взбаламученными приездом Алексея, и сработала перенятая у деда за многие годы семейной жизни, привычка. У сотника Корнея тоже смущение или неуверенность очень быстро переходили в злость, то ли на себя, то ли на окружающих, не поймешь.
— Минь, я отлучусь на ладью? — Тихо спросил подъехавший сзади Роська. — Ходок приглашал.
— Давай, Рось. Не забудь передать насчет
— Ага, передам. Я заночую там. Можно?
— Конечно можно. — Мишка вспомнил, что расстался с Ходоком, в общем-то, не по-людски и добавил: — Ходока к нам в Воинскую школу пригласи, пусть посмотрит, чем и как ты занимаешься.
Роська отъехал к ладьям, а Мишка, проезжая в Речные ворота, оглянулся на оставшихся на берегу «диссидентов». Те потеряно стояли возле небольшой кучки багажа, посреди которой гордо возвышался сундук, привлекший мишкино внимание с самого начала.
"Ох и тошно им сейчас. Одни, в чужом краю, всеми брошенные, никому не нужные. Обратно на ладью не пустят, в село — тоже. Утречком их хоть в суп клади. Да еще сундук этот до Базы на себе тащить… Жестоко, но действенно — после всего этого им Воинская школа Землей обетованной покажется".
Праздничное застолье явно не удалось. Лавр с самого начала принялся целенаправленно напиваться, поглощая вперемежку мед и вино, практически без закуски. В общем разговоре он участия не принимал и по мере опьянения мрачнел все больше и больше.
Алексей тоже молчал, но в отличие от Лавра почти ничего не ел и не пил, обнимая одной рукой прижимающегося к нему Савву, которого пришлось пустить за мужской стол, потому, что тот никак не желал хоть на шаг отлучиться от отца.
Дед вяло поинтересовался у Никифора подробностями пути от Турова до Ратного, а потом только заполнял тоскливые паузы то своим неизменным "Кхе!", то предложениями налить еще по одной.
Никифор попробовал развлечь присутствующих столичными новостями, но и они были совсем невеселыми.
Князь Вячеслав уехал из Турова к отцу, лежащему, по словам Никифора, на смертном одре в Выдубицком монастыре. Мономах, чувствуя приближение смерти созвал к себе всех сыновей и взрослых внуков. Приехали даже Юрий из Залесья и Всеволод из Новгорода. Русь замерла в ожидании крутых перемен, могущих последовать за смертью Великого князя Киевского Владимира Всеволодовича Мономаха.
Мишка первым заметил, что у Саввы слипаются глаза, и предложил отвести его в свою горницу, но не тут-то было. Пацан вцепился обеими руками в рукав отцовой рубахи и, не издавая ни звука, с ужасом обводил глазами собравшихся вокруг него незнакомых людей. Наконец было решено уложить его спать здесь же на лавке. Дед кликнул Листвяну и велел той принести для пацана постель, но вместо Листвяны с одеялом, подушкой и прочими постельными принадлежностями в горницу явилась мать.
Что-то ласково приговаривая негромким голосом, она отлепила парнишку от отца, усадила на приготовленную для него широкую лавку, разула и уложила. Савва почти сразу уснул, держа ее за руку, и мать еще немного посидела рядом с ним, пока висящую в горнице тишину не нарушили звуки громкого глотания — уже успевший набраться Лавр, пользуясь тем, что на него
Дед, уже открывший было рот, чтобы рявкнуть на сына, испуганно оглянулся на спящего ребенка, а мать, высвободив руку из детских пальцев без разрешения подсела за стол к мужчинам и тихо спросила:
— Что же с тобой приключилось-то, Лешенька?
И всё. Рухнуло висящее в воздухе напряжение, всем стало понятно, что именно этот вопрос и надо было задать, но никто из мужчин не решался этого сделать. Все взгляды обратились на Алексея, и только Лавр, громко рыгнув, оперся спиной на стену и блаженно закрыл глаза.
Алексей немного помолчал, взялся было за чарку с медом, потом отставил ее в сторону и неожиданно выдал:
— Я ведь тогда сам к тебе посвататься хотел, Аннушка, только Фрол опередил.
Никто не спросил «когда», всё было и так понятно, а мать коротко кивнула головой, будто знала о намерениях Алексея с самого начала.
— Ну а потом, — продолжил Алексей после паузы — как-то пусто без тебя стало в Турове, а тут слух прошел, что в Перяславском княжестве добровольцев собирают — на половцев идти. Ну я и подался к Мономаху Переяславль.
Сходили тогда удачно: несколько раз переведались с половцами в степи и всякий раз верх брали, потом разорили городок половецкий на Дону и несколько кочевий, добычу богатую взяли, хотели уж назад возвращаться — дело к осени шло. И тут меня половецкая стрела достала. Рана, вроде бы, и не смертельная, но загноилась, горячка прикинулась, в общем, привезли меня в Путивль без памяти, в жару.
Так бы, наверно, и помер, да случилась там молодица одна — племянница боярина Арсения Вара. Как с дитем малым со мной нянчилась, сама извелась, но выходила. На ноги поднялся уже зимой. Доля в добыче моя сохранилась, доспех, кони тоже…
Алексей прервался, поморщился, поняв, что говорит не о том, глянул на Мишину мать и заговорил снова:
— Кинулся я боярину Арсению в ноги, попросил Любашу за меня отдать. Так, мол, и так, она мне жизнь спасла, а жизнь эта мне теперь без Любаши не мила. Боярин поначалу покипятился, недаром Варом [10] прозвали, прогнал меня, но Любаша как-то его уломала. Благословил он нас, родителей-то Любаши уже давно на свете не было. Дал в приданое деревеньку малую и на службу к себе позвал.
10
Вар (древнеславянск.) — Кипяток.
А служба у боярина Арсения была необычная — от ледохода до ледостава его дружина днепровские пороги охраняла. В том месте, где купцы свои ладьи по берегу мимо порогов перетаскивают. Тяжело, конечно, опасно, но и доходно. Купцы за охрану щедро платили, на половцах добычу брали, да и зимой, бывало в степь наведывались.
Хотя бывало, конечно, что и нам доставалось, но меня Бог миловал — ранения были, но не тяжелые. Так больше десяти лет и прослужил: сначала простым ратником, потом десятником, потом полусотником. Доводилось и сотню и две водить, когда с нами берендеи ходили… Боярин Арсений начал поговаривать, что вместо себя меня оставить собирается, когда на покой уйдет.