Отряд имени Сталина
Шрифт:
– …Переводи дальше, – невысокого роста, подполковник запросто выпрямился под низким сводом землянки. Спокойно достал блестящий, как зеркало, полированный портсигар, вытянул оттуда папиросу. Не спеша сжал мундштук зубами и пальцами, закрутив гармошку, и прикурил трофейной немецкой зажигалкой, затянулся, спокойно глядя на корчащегося немца. – Скажи, что я ему сейчас весь мешок на одно место высыплю, а если не поможет, вставлю туда железную трубу, засуну живую крысу и нагрею с одного конца… Времени у нас много…
…Комсомолец, студент иняза, добровольцем ушедший на войну из дипломатической академии, 20-летний Фомчук возбужденно сыпал на немецком вопросами, немец, утирая рукой кровь из разбитого носа, вяло и подавленно отвечал. Муравьев с него стряхнули, развязали и дали надеть штаны. Так Ерошкин возвращал ему надежду на жизнь, чтобы пленный не рыпался. Между тем подполковник рассуждал холодно и беспристрастно. За простым унтер-офицером СС Центр самолет присылать не станет. А держать пленного на базе долго, муторно и накладно. Вывод один.
– …Подготовьте шифровку в Центр, – сухо произнес подполковник. – Радистку мне сюда! Хотя нет, не надо. Я сам к ней схожу…
Гогачев с готовностью кивнул. Он с восторгом смотрел на своего командира, как обычно, сумевшего найти выход из сложной ситуации и моментально сломившего сопротивление фанатичного пленника.
– …Что с ним делать будем, командир? – преданно глядя на Ерошкина, спросил Гогачев.
– Выпотрошить и в расход, что-что… – слегка раздраженно ответил подполковник. – Чай, не маленький, а вопросы задаешь как будто октябренок. Миша пусть с ним поработает еще, и ко мне с докладом. Да, а тело… ну,
«Не мы это начали», – отстраненно подумал Ерошкин, тем более что немец так и не дал им главного – местонахождения Объекта, того самого, ради чего и была проделана такая большая и серьезная работа. Для организации партизанского движения ввиду своей малонаселенности эта территория подходила плохо. «Да-а, спецотряд СС “Оборотни”, волки те еще… моим мальчишкам просто повезло, что вырвались, немцы проявили нешуточную беспечность». А еще Ерошкин подумал о том, что станется с несколькими десятками других мальчишек, если тех двоих найдут и выпотрошат…
…Что-то удерживало Николая на месте, и он не спешил вставать с лежки в овражке, хорошо опутанном густым лесным кустарником, где они перекусили тщательно сберегаемым сухим пайком. Конкин нетерпеливо ткнул его кулаком в плечо, двигай, мол, но Коля не спешил. Повернулся к товарищу, сделал страшное лицо, прижал палец к губам. Оба прижались к земле и прислушались. Лесную полуживую тишину внезапно прорезал странный звук, как будто из колеса под давлением резко спускали воздух, затем чей-то крик и… приглушенный выстрел.
– …Бежим туда! – яростно зашептал Конкин, дергая товарища за рукав. – Давай быстрее! Вдруг там наши воюют!
– Какие наши, Вань?! – спросил Николай и дернулся от неожиданности, Конкин резко приподнялся, накинул на себя вещмешок, схватил автомат и бросился в лес, на звук выстрела.
Выдохнув сквозь сжатые зубы и подавив нахлынувшую на товарища ярость, Удальцов схватил свои нехитрые пожитки и бросился следом…
…Одного из немцев Николай видел раньше в лагере, среди ряженых партизан. При схожих обстоятельствах. Немцы в пятнистых комбинезонах спецвойск СС расслабленно стояли с ножами в руках, с одного стекала кровь, а у их ног ничком лежали двое, Николай за долю секунды отметил про себя: «Трое, стоят спокойно, расслабленно. Здоровые, твари». Додумать он не успел, рысью крадущийся справа и спереди от него Иван неожиданно присел, положил на землю автомат, вытащил из-за голенища нож и, прямо через кусты, в великолепном прыжке упал на спину немца с окровавленным ножом, перекатился, поднялся, стряхнув со своего лезвия кровь, ощерившись, встал против немцев…
…Прыгнув сзади на безоружного, Николай попытался взять его шею в локтевой захват, но немчура оказался неожиданно сильным и попытался перекинуть его через себя. Руки Удальцов не разжимал, чувствуя, что, если разожмет – проиграет схватку. Упал на спину, все еще удерживая шею, но уже начиная ощущать противную слабость в руках, как будто враг высасывал из него силы. Внезапно немец широко раскинул ноги, двинул Колю локтем в живот, рывком развернулся и… вырвался из захвата. Коля попытался взбрыкнуть слабеющими ногами, и тут раздался шаркающий, непередаваемый звук, какой издает хорошо заточенный стальной клинок, соприкасаясь с силой с живыми еще, человеческими ребрами. Обессиленный, Коля проследил за серыми глазами молодого еще немца с короткими соломенными волосами, еще секунду назад торжествовавшего победу. С хрипом из его губ вырвался последний выдох, тело безжизненно рухнуло.
– … Наповал! – радостно, вполголоса, но будто из груди рыкнул Иван, торжествующе вздернув свой кинжал к небу, так, что с него во все стороны брызнули капли свежей рубиновой крови. – Ты чего, Колян?! Ты ранен?
– Сильным немец оказался, – выдохнул Удальцов и, пошатываясь, встал. – А что, своего ты тоже? Как ты быстро управился! Ну даешь, спортсмен!
…От неожиданного резкого треска веток товарищи замерли на месте. Николай так и застыл с растопыренными пальцами, собираясь ухватить брошенный автомат. Из-за кустов на них смотрели три глаза, три пышущие злобой глаза. Вот они поднялись, плавно, как атакующая кобра. Вначале показалось пятнистое кепи, затем лицо, раскрашенное в неимоверную гамму цветов, похожее то ли на ящера, то ли на гадюку. Третий глаз оказался дулом автомата, который немец держал высоко, почти у самого лица.
– …Рю-юки вверьхь! – шипяще, по-змеиному выдохнул немец. Еле видным движением он взмахнул дулом автомата вверх. Товарищи медленно подняли руки. За долю секунды Николай увидел множество деталей: капли пота на напряженной шее Вани, свои неохотно, медленно поднимающиеся руки, сверкающий, как молния, нож, несущийся к шее фрица!..
– А-арх! – Немец невероятно быстрым движением начал вращать всем корпусом, в попытке извернуться, одновременно нажав на спусковой крючок, но нож уже плотно вонзился ему в шею. По самую рукоять. Все это Николай сфотографировал взглядом за долю секунды, потом было уже не до того. Плечо обожгло касанием пули, кувырок, приятная тяжесть автомата в руках… перекат в противоположную сторону… все действия происходят сами по себе, без участия разума или сознания…
…Они с Иваном практически одновременно оказались сидящими на корточках, с автоматами в руках, целясь в разные стороны… и одновременно, хотя и не сразу увидели до боли знакомое лицо с раскосыми глазами и непременной улыбкой…
– …Так, молокососы, – отрядный снайпер, сержант Миша Оол, одним прыжком оказался рядом. – Пошумели, наследили?! Быстро трупы обыскать! В темпе, в темпе! На вас идет охота, раздолбаи!..
…Они быстро переворачивали свежие трупы, рылись в пропитанной кровью одежде. Коля с удивлением почувствовал, что ему совсем не противно, и тут же согнулся в рвотной судороге. Оол резко хлопнул его по спине ладонью.
– …Так, на нежности времени нет, за вами такие волки идут! – Миша прищурился. – Оба двое, сюда! Значит, так, если я не дойду, передадите командиру – объект в точке три! Запомнили?! Повторить!
– Объект в точке три! – послушно хором повторили оба. Удальцов не выдержал. – Оол, ты как здесь?!..
– …Времени нет рассусоливать! – сердито оборвал тот. – Этих двух посмотрели?
Воины повернулись к лежащим ничком убитым, которых совсем недавно, всего минут десять назад лишили жизни фашисты. Перевернули. Молча, не сговариваясь, сняли головные уборы. Встали и выпрямились в секундном молчании. Перед ними на земле лежали старик с седой бородой до груди и юнец лет четырнадцати в крестьянской одежде. Мальчишка в пальцах, в последнем усилии своей жизни, зажал старый охотничий нож с потемневшим лезвием, его зубы были ощерены, как будто он улыбался, старик смотрел скорбно.
Не сговариваясь, закрыли им глаза, накрыли лица и положили под кустик. Оол выпрямился.
– …Ну что, братки, а теперь на базу! – Миша не договорил. Неожиданно его плечо дернулось, только затем раздался отрывистый хлопок выстрела, потом еще и еще, но все трое уже были на земле.
– А-ах! – выдохнул Миша. – Ну что, просрали время! Зажимают нас. Вы всё поняли?! Бегом отсюда, я прикрою. Да выползайте же, дурни! Ну?!
– Миша, а как же ты? – Иван смотрел умоляюще. – Вместе уйдем?
– Пошли отсюда, я прикрою! – Сержант с ненавистью посмотрел на ребят. – Быстро, ну!
Миша положил на раненое плечо ладонь левой руки, рывком дотянулся до своей старенькой винтовки с прилаженной оптикой и колбасой покатился в сторону. Переглянувшись, ребята схватили свои пожитки и нырнули через ветки кустов, раздирая лица, руки в кровь. Откатились метров на двадцать, замерли. Где-то слева послышался протяжный свист. Задыхаясь и обливаясь потом, ребята поползли на четвереньках в противоположную от свиста сторону. Ползли, пока наконец не почувствовали, что могут встать. Отбежали, прижались спиной к широкой березе, замерли, бесшумно переводя дыхание. Внезапно сзади послышался сухой хлопок выстрела. Еще один. Бешеная автоматная очередь…
– … Пошли обратно! – Конкин решительно повернулся в сторону стрельбы, но Николай крепко взял его за руку.
– Куда пошли?! – Ощерившись, он посмотрел на перекошенное яростью лицо товарища и яростно зашептал: – Нам приказали валить отсюда со всех ног! Ты уже выступил! На хрен валим отсюда!
– Там Мишка погибает! – Ваня дернул рукой. – Из-за нас погибает!
– Вот именно, из-за нас! – Удальцов решительно потянул Конкина за рукав брезентовой куртки. – Информацию он нам передал, и мы теперь обязаны донести
…Плечо нестерпимо болело. Похоже, что тупой пистолетный немецкий патрон пробил лопатку. Оол сжал зубы и выдохнул, чтобы подавить жгучую, туманящую глаза боль, и перекатился еще раз. Одного он, похоже, снял, хотя стопроцентно уверен не был.
«Эти пятнистые черти в лесу ведут себя как дома, – отстраненно подумал Миша. – Удивительно, как наши молокососы сумели ножами уделать этих призраков. Ну ничего, живым я им не дамся…»
Приподняв маскировочный балахон, снайпер дотянулся до вместительного кармана на животе, достал оттуда моток бечевки и, изловчившись в несколько оборотов, туго намотал ее под мышкой, под раненым плечом, сделав другой виток с противоположной стороны шеи. Кровотечение моментально прекратилось. Опытный охотник, Михаил знал, как продлевать жизнь в случае необходимости. Из этого же кармана-кенгуру Оол вытянул бумажный кулек, развернул. Высыпал на окровавленную ладонь несколько сморщенных, как корешки, грибов и, не раздумывая, закинул в рот, яростно разжевал. Накрылся маскировочным балахоном и пополз вперед…
– … Собаки снова потеряли след! – Офицер немецких егерей в растерянности смотрел на штурмгауптфюрера спецвойск СС Иоахима Грубера. – Они что, заколдованные, лешаки?!
– Нет, просто им везет, и они хорошо тренированы, друг мой, – протянул Иоахим, сидя на корточках около положенных на обочине дороги трупов. Особое внимание офицера привлекло ножевое ранение на шее подчиненного. – Обратите внимание на характер надреза, герр штурмгауптфюрер. – Егерь склонился рядом…
– Ну, дыра как дыра, – офицер с сомнением покачал головой, – удивительно только, что лезвие узкое…
– Не просто узкое, а еще и короткое! – Грубер резко выдохнул и встал на ноги. – Ставлю бутылку французского коньяку, что сонную артерию моему следопыту Гансу перебил одним ударом очень хороший профессионал…
…Офицеры повернулись в сторону леса. Оттуда легко, словно молодой олень, выскочил эсэсовец в пятнистом комбинезоне и с тщательно закамуфлированным коричнево-зеленой краской лицом. Подбежав ближе, он остановился, почтительно отдал честь и, переведя дыхание, доложил:
– …Герр штурмгауптфюрер, дичь загнана к болоту! Он отчаянно сопротивляется, тяжело ранил двоих наших, но мы его зажали!
– Молодцы! – отрывисто произнес Грубер. – Вилли, собирай всех! Я не хочу повторения вчерашней ошибки, окружить болото целиком! И еще, постарайтесь взять этого призрака живьем, нам нужна информация… впрочем, на эту охоту я пойду сам!…Солнце почти не пробивалось сквозь плотные ветки деревьев. Чуть опустив бинокль, Иоахим посмотрел на кромку болота, прищурился, затем вновь широко раскрыл глаза. Болезненное дыхание и слабые стоны сидящего рядом Вилли мешали, не давали сосредоточиться…
– …Да заткнешься ты когда-нибудь?! – раздраженно прошипел штурмгауптфюрер, повернувшись к подчиненному. – Подумаешь, дырка в ухе!
…Вилли жалобно посмотрел на командира и послушно умолк, прижимая окровавленный тампон к пробитому пулей уху.
– …Хитрый зверь, зверь лесной… – Грубер вновь приник к биноклю, его могучие плечи напряглись. – Сейчас мы сладим и с тобой!.. Вот он! Вот он, черт бы его побрал, Вилли! Твое ухо не останется неотмщенным!..
…Грубер поднял над головой левую руку с растопыренными пальцами, повел кругом, вокруг раздался еле слышный шорох и тут же со стороны болота прозвучал еще один выстрел. Ага! Дичь в отчаянии!
Кольцо сжималось вокруг все плотней. Михаил зажмурился. Стоялая болотная влага приятно холодила раненое плечо. Миша подумал, что вот-вот, буквально через несколько мгновений такие понятия, как «приятно» или «боль», станут лишними, ненужными для его лишенного телесной оболочки духа. Да и важно ли все это? Миша согнал с лица улыбку, вспомнив своих дуралеев-товарищей, привычно называвших его чукчей. Бороться с ними не было никакой возможности, доказывать, что он зырянин из старинного шаманского рода и не имеет никакого отношения ни к чукчам, ни к Чукотке. Эти простые московские ребята вряд ли знали, кто такие шаманы, и не видели разницы между представителями народов Севера…
…Еще Миша вспомнил учебу в сельскохозяйственном институте в Москве, куда он приехал по разнарядке, совсем неграмотным, вспомнил белобрысую веснушчатую русскую девочку Катю, которая учила его читать и писать по вечерам, после лекций. Вспомнил свой первый выстрел из винтовки, тяжелую руку отца, ласково сдвинувшую шапку ему на глаза… вздохнул и разжал пальцы на цевье бесполезной уже винтовки, которая, булькнув, тут же пошла на дно. Боль под действием шаманских грибов отступила, кочка, на которой он лежал грудью, размякала все больше и больше. Где-то совсем рядом, но как будто в другом мире послышался отзвук чужих шагов. Вздохнув и улыбнувшись, сержант-снайпер, ворошиловский стрелок родом с земли, которая держит небо, Михаил Оол сунул руку за пазуху…
– …Одни ошметки, герр штурмгауптфюрер! – почтительно проговорил стоящий поодаль верный Вилли. Под действием особой бодрящей таблетки из специальной эсэсовской никелированной аптечки боль в пробитом ухе совсем ушла, окровавленное лицо расплывалось в неестественной ухмылке. Он пнул ногой разложенные на плащ-палатке останки. – Вот его ноги, а торс, кхм… вот то, что от него осталось. Личных вещей пока не обнаружили…
– Хорошо, что вы догадались дернуть его жердью! – Иоахим был хмур. Итог операции был неутешителен: четверо погибших подчиненных, еще четверо раненых, если считать придурка Вилли. Его лучший следопыт, охотник родом из баварских лесов, Генрих Шварцман потерял глаз от посмертного взрыва этого русского маньяка. Что докладывать начальству?! Двух русских – старика и мальчика, убитых тройкой, также покойного ныне фельдфебеля Путци стыдно было даже показывать штандартенфюреру, они едва ли годились на трофеи.
– Герр штурмгауптфюрер!.. – выдохнул подбежавший егерь прямо в лицо Грубера. – Герр гауптман немецких егерей приказал доложить вам, что собаки уверенно держат след!
…И замер, увидев неожиданно проскочившую сквозь звериный оскал яростную улыбку радости на лице офицера спецподразделения СС.Сухая гроза
…Нацистский ученый Генрих фон Айзенбах творил. Кисть парила над холстом, причудливо смешанные в палитре краски превращались в затейливые узоры. Весело щебечущие вокруг птицы, летний ветерок, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь тучи, все это настраивало старого фашиста на поэтический лад. Даже полуголодные, изможденные славянские рабы, одетые в рванье не отвлекали взор великого человека. Стоявшие неподалеку дюжие эсэсовцы-автоматчики с почтением следили за творчеством «знакомого самого Фюрера». При появлении штандартенфюрера Штуце они резко взмахнули руками в приветствии и попытались было проорать дежурную фразу, но штандартенфюрер помахал пальцем у рта, призывая дисциплинированных солдат к молчанию. Впрочем, фон Айзенбах, обернувшись, сам заметил приближающегося к нему штандартенфюрера и приветливо, как старому знакомцу, махнул тому рукой.
– …Поистине славный денек, не правда ли, Руди? – с простительной фамильярностью обратился ученый к эсэсовцу. – В этом диком краю климат редко бывает столь благосклонным к путникам вроде нас с вами, вот я и решил уделить толику своего драгоценного времени прекрасному. Как вам эта березка?
Штандартенфюрер кивнул и, прищурившись, посмотрел на стоявшую неподалеку раскидистую молодую березку. Действительно, прелестное деревце поражало своей простой, классической красотой, одиноко раскинув ветви посреди вырубленного уже пространства…
– …Пока что запретил рабам пилить ее, – увлеченно продолжил фон Айзенбах. – Знаете, Руди, я решил, что память об этой березке должна войти в историю. После того как наша операция успешно завершится, я подарю свою картину фюреру. Давным-давно, еще до пивного путча, фюрер изволил почтить своим благосклонным взором некоторые из моих работ и нашел их прелестными. Знаете, он так и сказал: «Генрих, они прелестны!» – и одарил меня своей неповторимой улыбкой. Это был один из самых счастливых моментов моей жизни…
Штандартенфюрер вгляделся в картину. Действительно, березка была как живая, несмотря на незаконченность картины; казалось, еще мгновение, и она взмахнет ветвями прямо на холсте. Сюрреализма картине «Die Trauerbirke» (плакучая березка. – Прим. автора) добавляли изображенные советские военнопленные. Скованные цепью, они пилили березу все вместе, длинной, ржавой пилой…
– …Действительно, впечатляет, герр фон Айзенбах, – с улыбкой произнес штандартенфюрер. – Однако же объясните, почему славяне плачут, хм… хотя этот подтекст мне ясен… но для чего вы оставили столько пустого места справа от березки?