Отстойник
Шрифт:
Шли годы. Пацаны взрослели. И Макс тоже. С возрастом ворота начинали пугать… С каждым разом они забирали все больше энергии. С каждым разом за ними виделось нехорошее, пугающее. Но это помогало, даже спасало Макса в недобрый час. Давало ему шанс свернуть в нужный момент с неверного пути…
Сейчас, легкий приятный ветер сменился на ураган. В глаза, в рот, в ноздри полетели невидимые камешки, соломинки и пыль! Стало трудно дышать. Глаза заслезились и перестали что-либо видеть. Максу захотелось упасть на землю вниз лицом и закрыть уши руками, чтобы не слышать этот противный
– Ты чего орешь? – Макс услышал голос откуда-то из вечности. Тут же все исчезло. Стало тихо.
Еще ничего не понимая, он, как и всегда после выхода из состояния галлюцинаций, выставил вперед руки с растопыренными пальцами (он не знал, в каком положении находится, не знал, как и куда упадет, поэтому, растопыривая пальцы, увеличивал потенциальную точку опоры).
– Да убери ты руки! Я вижу, что в них ничего нет! – вновь из глубины здания послышался голос с легкой иронией, - заходи. Ты заставляешь себя ждать! Нехорошо!
Макс окончательно оправился от видения. Он понял, где он, с какой целью сюда приехал, кто с ним говорит. Он снова стал Скользким Максом:
– Сивый, рад тебя слышать. Я думал, ты издох давно!
– Не дождетесь! Сивый - живее всех живых!
Говорящие обнялись как старые друзья. Они долго хлопали друг друга по плечам, стараясь лучше рассмотреть один другого при слабом свете догорающего дня. Когда-то, очень давно, они были друзьями. Очень дано!
Теперь каждый их них жил своей жизнью. И не было старым друзьям дела друг до друга. Такова жизнь! И ничего с этим поделать нельзя!
– Ну, расскажи, когда он тебе дорогу перешел? Чисто теоретически – вы вообще не должны были встретиться в этой жизни! А вот, поди ж ты – встретились! – Сивый загадочно прищурился.
Макс понял сразу, что больше говорить Сивому нельзя ничего. Раз уж он задал такой вопрос, значит, где-то, в чем-то, были задеты его интересы. Только вот в чем?
Изменился Сивый, очень изменился. Только вот скрывать свои мысли он так и не научился. Все было написано у него на лице. Как в книге. Хитрый прищур глаз сразу сказал Максу о многом. И Макс замолчал. Сделал вид, что не понял ничего.
Они прошли вглубь цеха, туда, где стоял помощник Сивого. И на бетонном, промасленном и пыльном полу лежал, замотанный в мешок, человек. Тот, о котором подошедшие говорили только что. Он обреченно смотрел по сторонам. Он знал, для чего его сюда привезли…
– Где наш гонорар? – голос напарника Сивого показался Максу знакомым. – Вот он, как ты и заказывал. Он твой. Отдай нам наши деньги, и мы уходим.
– Не спеши, Зеля, мне все-таки хочется разобраться, - Сивый вопросительно уставился на Макса.
Макс сразу же вспомнил Зелю. Хорошим парнем когда-то был Зеля…
На скрытый вопрос Сивого Макс не спешил отвечать. Он начинал злиться. Злился и Сивый. Это было легко заметно. Очевидно, он не привык не получать ответы на свои вопросы, даже сделанные столь дипломатичным путем.
В воздухе повисла напряженность. Было слышно пение вечернего жаворонка в степи, за стенами завода. А где-то совсем далеко-далеко, мычали
Первым молчание нарушил Сивый:
– Что ты собираешься с ним делать?
– Посмотрю в глаза, - неопределенно ответил Макс.
– Ну-ну, смотри. Только труп понадежней спрячь. – И уже обращаясь к Зеле, - пошли отсюда. Уже почти темно…
И они ушли. Без скандала и разборок. И оставили вместо себя тишину и сумрак.
Часть вторая.
Расплата.
« Совесть – никогда не думал, что такое может быть. Когда она просыпается, просыпается и человек, но не так, как после сна. Пробуждение приходит мгновенно и надолго. И не стоит надеяться на отдых. Его не будет. Никогда. Если просыпается совесть – человек переходит в её власть, под её начало. Мелкий надоедливый червь поселяется внутри. Он ест медленно, но уверенно. Ест и растёт. Вернее не растёт, а набухает…
Постепенно червь занимает всего человека, мешает двигаться, дышать. И ты поднимаешь глаза к небу и взываешь о пощаде.
Но самое страшное – мозг продолжает работать. Ещё лучше, чем раньше. Человек понимает, осознаёт свои поступки. Догадывается, за что он страдает, но ничего исправить уже не в силах. Содеянное, будь то зло, подлость или коварство приходит во снах, мешает думать, жить…»
Рваные клочья серого утреннего тумана, тяжелой, лохматой ордой медленно переползали через кучи строительного мусора и верхушки полуразрушенных зданий. Унылая картина. Взгляду не за что зацепиться. Ни единой травинки, ни одного деревца – только камень, камень, камень. И бетон…
Куски неба, которое можно было рассмотреть в прогалинах тумана, не вызывали ни каких эмоций – та же серость, то же уныние.
И во всей этой безжизненной картине, нелепо и смешно выглядела фигура человека, одиноко сидящего на бетонной глыбе, на обочине дороги, пролегающей среди развалин. Сгорбленная фигура уставшего от жизни человека.
«Постоянно вижу его взгляд, слышу выстрелы. Порой, кажется, что я схожу с ума. День и ночь слились в одно серое месиво. Серость во всём. В солнце, в деревьях, в людях. Я перестал различать запахи, перестал чувствовать вкус еды, вкус жизни.
Я ушёл от закона, от правосудия, но не ушёл от себя. Друзья отвернулись, родные прогнали. Я остался один. Одиночество стало моим спутником. Замыкаясь в себе, уходя от общения, получал покой, но не надолго».
Вот такие мысли витают в голове сидящего на обочине. Его ни кто не видит. Не слышит. Он это знает. Его это тяготит…
«Порой, кажется, что только пуля может помочь. Облегчить боль, убрать камень с души. И рука жадно тянется к ружью, желая почувствовать его гладкую, холодную поверхность, почувствовать его тяжесть, его силу. Палец удобно обжимает курок, просит команды. Кажется, вот и всё, лишь маленькое усилие, короткий шаг. Лёгкое движение пальца – и умрёт проклятый червь, утихнут звуки, заснёт совесть. Да-да, заснёт. Тихо. Будет очень тихо…»