Отсюда и в вечность

Джонс Джеймс

Со двора донесся второй сигнал горниста, а на нижнем этаже послышался пронзительный голос сержанта Доума:

— А ну давай выходи на построение! Всем на построение для занятий в поле! Давай, давай, поторапливайся!

— Отделение, становись! — закричал ему в тон Чоут.

Барак ожил как муравейник: солдаты хватали свои винтовки и торопливо спускались вниз, для построения.

— Ну что ж, пойдем и мы, — сказал Прю, хватая свою винтовку.

На веранде второго этажа Прю остановился и посмотрел вниз, во двор. Отсюда был хорошо виден весь ритуал построения, первого построения после окончания сезона дождей. Прю задержался на веранде на несколько секунд, остановился и Анджелло, но никакого интереса к происходившему во дворе он не проявил.

А картина, между прочим,

стоила того, чтобы на нее посмотреть. Очень уж все выглядело эффектно. Прю сразу же вспомнил картинку, рекламирующую сигареты «Полл-Молл», которую он вырезал и прикрепил на внутреннюю сторону дверцы своего шкафчика. Четырехугольный двор как-то сразу ожил от массы двигавшихся по нему солдат, одетых в синие штаны и гимнастерки цвета хаки. Несмотря на преобладание синего и хаки, в глаза бросался прежде всего ярко-белый цвет ремней и краг, а также желтовато-серый цвет узкополых холодных шляп. Солдаты непрерывным потоком вытекали из бараков и строились поротно. Особенно Прю понравилось, как строилась его, седьмая рота. Он знал в этой роте каждого человека. В форме они все казались одинаковыми, но Прю знал, что это не так, что в их роте нет двух похожих людей. «Каждый человек, — подумал Прю, — несется по своей особой орбите вокруг солнца, то есть вокруг капитана Холмса. Нет, Холмс — это остывшая звезда. Солнце в нашей роте — скорее всего Уорден. Есть у нас и астероиды, слишком незначительные, чтобы их можно было отнести к планетам, и орбиты своей у них нот. Это Доум, Чэмп Уилсои, Пит Карелсен, Тарп Торнхилл, Джим О’Хойер, Исаак Блюм, Никколо Лева или такие, как новый солдат Мэллокс — будущий боксер в наилегчайшем весе. А к какой категории отнести Айка? К планете? Нет, Айк — это скорее третьеразрядный спутник, вроде «Луны».

«Вот еще один астероид», — подумал Прю, увидев Ридэла Тредуэлла. Риди был настолько малограмотным, что читал по складам, зато мог без устали, как лошадь, таскать за собой тяжелую автоматическую винтовку Браунинга, из которой еще ни разу не выстрелил.

«Все они — составные части системы, — продолжал размышлять Прю, глядя на бегущих солдат, маленькие действующие части этой крошечной солнечной системы — роты, затерявшейся среди галактик из полков, образующих собой вселенную, то есть армию. Армию, в которой ты занял какое-то место, — сказал себе Прю, — но место очень зыбкое».

— Пойдем, Анджелло, — сказал Прю, посмотрев на группу сержантов, собравшихся вокруг лысого Доума, который был еще выше, чем их командир отделения Чоут. — Пора уже становиться в строй.

— Эй, Прю, ты выглядишь больным, — заметил Анджелло, когда они занимали свои места в строившемся на дворе первом взводе.

— Не беспокойся, — ответил Прю, покосившись на него из-под полей опущенной на глаза шляпы.

«Странно. Очень странно, — размышлял он. — Все то, что стоит мне в армии больших усилий, что обходится дорого, все это не имеет никакого отношения к искусству быть солдатом. Почему? Не значит ли это, что одно — нечто иллюзорное, а другое — реальное? Ох, кажется, у меня ум за разум начинает заходить», — попытался он остановить свои мысли, но ему так и не удалось отмахнуться от этого нового чувства, которое настоятельно требовало различать реальное и нереальное.

Сержанты, державшиеся до этого группкой посредине площадки, разошлись: великан Доум направился в голову колонны, а остальные поспешили занять свои места во взводах. Заняв перед фронтом весьма бравую позу, Доум подал властным голосом команду «На плечо!», и все винтовки, как одна, подлетели вверх. Но даже эта команда и ее исполнение не развеяли размышлений Прю, не освободили его от мучительного чувства, требующего видеть, различать правду и неправду, реальное и нереальное, от чувства, которого — он был уверен в этом — другие не испытывали.

Они прошли строевым шагом до северо-западных ворот, вышли на место пересечения автодорог, где щеголевато одетый военный полицейский регулировал интенсивное утреннее движение транспорта. Здесь подали команду идти походным шагом, и в задних рядах, как и всегда при встрече полицейского, пехотинцы завязали привычный разговор.

— Кто выиграл войну? — громко спросил чей-то голос.

— Военная полиция, — послышался насмешливый ответ.

— А как они выиграли ее?

— Очень просто: их матери и сестры продавались за облигации.

Высокий, статный и величественный полицейский густо покраснел от смущения. Когда прошли первый сторожевой пост, кто-то затянул распространенную в полку похабную песенку, все дружно подхватили ее. Но не успели солдаты закончить первый куплет, как послышался властный голос сержанта Доума:

— Прекратите эту похабщину! Эй, вы, хотите, чтобы я скомандовал идти строевым шагом? Вас же могут услышать женщины…

По широкому шоссе, окаймленному ровными рядами высоких стройных вязов, седьмая рота маршем шла на учебный полигон… «Не в этом ли заключается смысл солдатской службы?» — подумал Прю.

Глава восемнадцатая

На утренних занятиях не было ни одного офицера. Никто из них не появился хотя бы даже для того, чтобы взглянуть, как идет учеба. Занятия, но существу, превратились в «показательные для Прюитта» полевые занятия, проводимые поочередно всеми сержантами.

В течение первого часа занятий сержант Доум, этот мастер физической подготовки (ибо он был тренером боксерской команды), заставил Прю вместе с другими проделать упражнение, состоящее из тридцати шести прыжков в сторону. Затем, пока вся рота отдыхала, Прю должен был повторить это упражнение один (обычная практика в отношении неопытного новобранца). Прю, не допустивший ни малейшей ошибки или просчета в упражнении, которое он знал и выполнял раньше, еще когда проходил курс начальной подготовки, выполнил его без запинки и на этот раз. Но сержант Доум приказал ему повторить упражнение еще раз, «без ошибок», и к тому же предостерег (обычная практика в отношении неопытного новобранца), чтобы он «не терял бодрого вида», если не хочет получить наряд вне очереди.

Прю знал Доума, но никогда не проявлял к нему особого интереса. Однажды во время вечерней поверки Доум ударил кулаком молодого солдата за то, что тот разговаривал в строю. Тогда поговаривали, что Доума могли бы даже разжаловать за это, но, как и всегда, для него все обошлось без последствий. В то же время Прю знал, что прошлой осенью, во время традиционного ежегодного тридцатимильного марша, на завершающем десятимильном участке маршрута Доум тащил на себе четыре лишние винтовки и автоматическую винтовку Браунинга, чтобы вывести седьмую роту к финишу в полном составе и завоевать, таким образом, особое место в полку, потому что это была единственная рота, в которой на переходе не отстал ни один человек.

Позднее, после возвращения в казармы, в разговоре с Чоутом Прю утверждал, что когда Доум заставлял его повторять упражнение, то он, Прю, не чувствовал ни обиды на него, ни усталости. Прю был родом из округа Харлан, а ребята, родившиеся в этом округе, раз они уж остались живы вообще, были приучены выдерживать большую нагрузку и переносить боль. Прю гордился своей испытанной выносливостью и был уверен, что смог бы выдержать постоянную двойную физическую нагрузку. Его можно было загонять так, что он свалился бы с ног, но никому и никогда не удалось бы сломить его волю пли отнять у него способность переносить боль. Стойкость и выносливость — это основные качества, которые Прю унаследовал от своего отца. Прю воспринял тогда действия Доума просто как желание испытать его волю и физическую стойкость. В известной мере так оно и было. Но были и другие мотивы, о которых Прю не знал. Он совсем не предполагал, что Доум и другие могут иметь что-то против него. Еще тогда, когда Прю был в Майере, когда он впервые отказался драться на ринге, чтобы перейти в команду горнистов, и когда все истолковали этот его поступок как проявление трусости, еще тогда Прю вынужден был отказаться от надежды на то, что его когда-нибудь поймут. Он впервые тогда почувствовал себя очень одиноким. А потом, когда его исключили из команды горнистов и когда никто из его многочисленных друзей не помог ему и не попытался сделать что-нибудь, чтобы восстановить его в прежнем положении, чувство одиночества усилилось, но одновременно росло чувство своей неуязвимости.