Оттенки страсти
Шрифт:
– А можно, я еще когда-нибудь вас навещу? – вдруг спросила она. – Просто так, по-дружески?
– В этом доме вам всегда будут рады! – лаконично ответил доктор.
– Тогда я запишу вас в свои исповедники. Буду изливать вам душу и делиться всеми своими горестями.
– Учтите! Я не всегда буду сочувствовать вам! – строго предупредил ее мистер Фолкнер. – Одно обещаю точно. Мои советы всегда будут честными.
– Именно это мне и надо!
На улице было уже совсем светло. Солнце робко выглядывало из-за туч, пытаясь хоть немного скрасить серость наступающего дня. Машина стояла возле крыльца, и ничто в ее облике не напоминало о том, что она целую ночь провалялась в канаве. Разве что передняя фара была разбита.
– Это вам исправят в два счета! – заверил Мону Дэвид. – В ближайшей же автомастерской!
– Не знаю даже, как мне и благодарить вас за все, что вы для нас сделали! – прочувствованно сказала Мона, прощаясь.
– Не ищите слов благодарности!
– Так вы знаете, кто я? – округлила от удивления глаза Мона.
– Я когда-то учился с Питером в одной школе, а потому новости о его женитьбе не прошли мимо меня. Он – отличный парень, наш новый герцог, прямой и честный!
– Знаю! – горестно вздохнула Мона, снова почувствовав себя самым несчастным существом на свете.
Отъехав немного, Мона оглянулась назад. Высокая фигура четко обозначилась на фоне свинцово-серого неба. Доктор махал им на прощание рукой до тех пор, пока они не скрылись из глаз.
Глава 21
Новый дом показался Моне сказочно красивым. Резные панели, изящная старинная мебель времен Людовика XIV, во всех спальнях шелковые балдахины над кроватями. Не требовалось никаких переделок или изменений, и Мона невольно восхитилась, как рачительно и аккуратно вели себя жильцы, которые обитали в этом доме до нее.
Как пояснил ей семейный нотариус, до нее здесь жила родная сестра покойной матери герцога. Отец Питера в свое время купил этот особняк в подарок своей юной жене в год их свадьбы. Дом был обставлен в соответствии с изысканным вкусом молодой герцогини. А когда она умерла, герцог распорядился передать дом в пожизненную аренду единственной сестре покойной.
Мона не могла не оценить символичный жест Питера. Значит, он не совсем ее презирает, коль скоро позволил жить в доме своей матери. Она представила, как, должно быть, радовалась герцогиня, получив в подарок от мужа такой прекрасный дворец. Ведь все тут соответствовало ее вкусам и желаниям. Большие светлые комнаты, в которых она с удовольствием разместила свои любимые вещи и произведения искусства. В отличие от мрачного великолепия шотландского замка, дом не подавлял величием, а лишь радовал глаз благородной стариной и изяществом. Настоящий кукольный домик, подумала Мона, едва увидев его. Впрочем, и сама покойная жена герцога, совсем недавно вышедшая из детского возраста, наверняка радовалась, как дитя своей новой игрушке. Все в ее маленьком дворце было продумано до мелочей, все, от обоев в самых дальних комнатах до любого стула или кресла, несло на себе отпечаток тонкого вкуса и рафинированных склонностей хозяйки. Казалось, в комнатах все еще витает ее жизнерадостный смех и слышится ее легкая поступь, да и сама атмосфера полнится ее обаянием и особым артистизмом ее натуры. Воистину, то был дворец счастья. Сколь ни коротким оказалось супружество молодой женщины, все это время она прожила в удивительной гармонии с окружающим миром. Мона представила, как она порхает по этим великолепным гостиным, как выглядывает из-за шелкового балдахина при появлении в комнате любимого мужа, и ее лицо в этот момент вспыхивает от радости. Да, они любили друг друга, родители Питера, и все еще чувствовали себя молодоженами, когда даже разлука на несколько часов кажется вечностью. А потом молодая женщина поняла, что ждет ребенка. Кто думал тогда, что рождение Питера обернется смертью для его матери? Мыслью о будущем младенце были окрашены все последние месяцы, проведенные здесь герцогиней. Для ребенка была даже подготовлена специальная комната, декорированная в бело-розовых тонах. К сожалению, Питеру так и не пришлось пожить в этой детской. Мона не смогла сдержать слез, увидев колыбель, предназначенную для младенца, и игрушки, которых Питер так и не увидел. Как известно, приход человека в этот мир редко совпадает с планами тех, кто ждет его появления на свет. А потому роды герцогини случились не в Лондоне, а в Шотландии, и Питер появился на свет не в заранее приготовленной для него комнате, а в угрюмой спальне фамильного замка. А после смерти жены герцог распорядился домом так, как распорядился.
Сильные морозы быстро отпугнули великосветское общество от зимних развлечений на природе типа сельской охоты, а потому очень скоро все собрались в Лондоне, и жизнь снова понеслась в вихре нескончаемых удовольствий. Довольно быстро Мона оказалась втянутой в этот круговорот бесчисленных балов, приемов, суаре и встреч. Ее наперебой приглашали, везде звали, и все ее дни и вечера были распланированы на многие недели вперед, не оставляя времени на то, чтобы остановиться и подумать о дальнейшей жизни. Множество молодых людей атаковало ее со всех сторон, проявляя к ней повышенное внимание, но она вела себя очень сдержанно. Их пылкие ухаживания скорее забавляли ее, чем льстили ее самолюбию. Она вела себя с ними, как с близкими родственниками-кузенами, и при случае охотно знакомила кавалеров с хорошенькими девушками из числа
– Как хорошо, что ты снова в Лондоне! – искренне радовалась она возвращению подруги. – Вот теперь-то мы повеселимся до чертиков!
– Сэлли! – укоризненно пеняла ей Мона, делая вид, что шокирована ее лексиконом.
– Да, именно так! До чертиков! До чертиков! – нараспев повторяла Сэлли, вольготно устроившись на софе и помахивая перед Моной своими красивыми ножками, для чего ей пришлось приподнять подол платья на невообразимую, с точки зрения приличия, высоту. – Мы свозим тебя на лучшие вечеринки в городе. Я знакома с одним чудаком, который делает самые крепкие в Лондоне коктейли.
Мона от души смеялась предложениям Сэлли. В деревенской глуши она успела подзабыть, что это такое – эксцентричность поведения и великосветский шик или ажиотаж вокруг последней сногсшибательной сплетни.
– Право же, Сэлли! Ты еще такой ребенок! И это несмотря на все свои ухищрения казаться роковой соблазнительницей, несмотря на новый для тебя тон разговора, ужасно манерный и ужасно тягучий, несмотря на эти безобразные серьги-кольца, которые, еще немного, и оторвут тебе уши.
– Ах, оставь, Мона! Ты ничего не понимаешь. Просто у нас такая игра! Мы вчетвером, Лулу Скорхолд, Наоми Грейсон, Миллисент Хейс и я, решили каждый месяц кардинально менять свой имидж. Ужасно весело получается! Месяц назад мы изображали из себя веселых девчонок-скандалисток, своих в доску. И все было замечательно, пока на одной из вечеринок Лулу не вздумалось показать собравшимся пародию на танец Дугласа Фэрбенкса. Она танцевала, танцевала, а потом ухватилась за канделябр, стоявший в холле, и давай вертеться вокруг него. А канделябр возьми да и упади. Слава богу, Лулу не поранилась, но этот канделябр оказался какой-то антикварной штуковиной. А Лулу умудрилась расколоть его вдрызг. Пришлось нам спешно ретироваться с той вечеринки, пока хозяева не обнаружили урона. После того инцидента мы решили на время стать роковыми женщинами. Присоединяйся к нам, Мона! Уверяю тебя, это очень весело. Знаешь, на нашу четверку уже делают ставки. Спорят, какой следующий номер мы выкинем.
– Ой, боюсь, я пока не готова к таким эскападам! – рассмеялась Мона, но все же приняла предложение Сэлли сходить вместе с ней на одну «сумасшедшую» вечеринку, которую устраивал в своей студии в Челси граф Басарти.
Огромная комната, стены которой были сплошь увешаны футуристическими полотнами в ярких, почти кричащих тонах, утопала в полумраке, который создавали многочисленные светильники в абажурах невообразимо страшной формы: головы драконов и горгон. Несколько низких диванов, обтянутых черным бархатом, составляли всю мебель в студии. Это да еще невысокий длинный стол, сплошь заставленный бутылками с разноцветными ликерами и высокими тонкими фужерами. Впрочем, среди бутылок при желании можно было найти выпивку и покрепче. Так, Мона заметила огромную бутыль с русской водкой, стоявшую рядом с шейкером. Водка явно предназначалась для любителей крепких коктейлей.
Граф, небольшой суетливый человечек с вертлявой, несколько женственной походкой, умело скрывал свой безвольный подбородок под ухоженной артистической бородкой. Столь же искусно он замаскировал и собственные чувства, напялив на себя маску прожженного циника. Несмотря на внешнюю экстравагантность, граф имел репутацию замечательно талантливого скульптора. А его работы продавались просто по бешеным ценам. У него числились две постоянные натурщицы, с которых он и ваял свои образы. Обе были неизменными участницами всех его вечеринок, и обе были удивительно некрасивы. Впрочем, в их облике было что-то утонченное, что обеспечивало натурщицам громкий успех в обществе.
Старшая из двоих, Лула, имела ярко выраженную монголоидную внешность: плоское лицо, широкий, слегка приплющенный нос, большой рот, смугло-желтая кожа. Ее прическа, прямые подстриженные волосы, имитировала стилистику Древнего Египта. Что касается одежды, то ее практически не было. Несмотря на откровенную физическую непривлекательность, Лула имела колоссальное количество любовников. Глядя на нее, можно было смело утверждать, что эпоха вырождения уже началась. Иначе чем можно было объяснить, что безобразие стало более привлекательным, чем истинная красота. Впрочем, такие же вкусовые пристрастия прослеживались не только в жизни, но и в искусстве, где джаз уверенно отодвинул Шопена на задворки, а так называемые «независимые художники» опережали по популярности самого Гейнсборо.