Оттенки страсти
Шрифт:
– Что за беда у вас приключилась? – проговорил мужской голос на вполне приличном английском языке с легким шотландским акцентом.
– Да вот не справилась с управлением, и машину занесло в кювет, – Мона показала на свой автомобиль. – Нельзя ли найти каких-нибудь людей, которые помогли бы мне вытащить машину на дорогу?
– Вот это да! Ну-ка, Доббин! Притормози! – сказал человек своей лошади, неторопливо спрыгивая с козел. Он оказался очень высоким и вовсе не старым. Незнакомец не спеша осмотрел машину и с сомнением покачал головой. – Ничего не получится! Придется ждать утра! А пока вам лучше поехать со мной, миссис. Все лучше, чем торчать здесь на холоде.
– Ах, мисс Мона! – тут же подала голос
Услышав еще один женский голос, мужчина даже вздрогнул от неожиданности.
– Это моя служанка! – с улыбкой пояснила Мона. – Она, по своему обыкновению, полна самых дурных предчувствий и пугает меня всякими ужасами, которые якобы поджидают нас впереди.
– Тогда милости просим ко мне в повозку. Я живу в миле отсюда, недалеко от дороги.
Мона вскарабкалась на козлы, заняв место рядом с возчиком, потом помогла залезть служанке, а мужчина взял из машины дорожный несессер Моны.
– Остальные вещи пусть остаются в машине. Ничего с ними не случится до утра, – заверил он своих спутниц. – В наших местах воров нет.
Мужчина снова взялся за поводья.
– Вперед, Доббин! – прикрикнул он на лошадь, и они тронулись в путь.
Глава 20
Небольшой домик приютился у самого подножия скалы, надежно укрытый за деревьями от посторонних глаз. Дверь им открыла пожилая женщина. Она с подозрением уставилась на нежданных гостей.
– Моя хозяйка! – представил незнакомец женщину. – Джин, эти дамы попали в аварию. Они заночуют у нас
– Конечно-конечно! – радушная улыбка озарила лицо женщины. – Проходите сюда! – она провела их в небольшую гостиную, где скорее всего и обитал постоялец. Уютную комнату освещало яркое пламя камина. У огня стоял стол, накрытый к ужину.
Когда женщины немножко отогрелись, Джин повела Мону наверх и показала ей «комнату для гостей». Необъятных размеров двуспальная кровать была застлана самодельным покрывалом, сшитым из разноцветных лоскутков. В остальном же в комнате царил дух сурового аскетизма. Единственное украшение составляли библейские тексты, заключенные в рамочки. Три такие рамочки висели на стенах и были ярко освещены. Хозяйка оглядела свои владения с явным удовлетворением и не без гордости сказала Моне:
– Чудная комната! Вот уже два года, как здесь никто не живет, после того как умер мой хозяин. Располагайтесь и отдыхайте.
Мона сняла манто и шляпку, слегка припудрила носик и пошла вниз. Незнакомец ждал ее, намереваясь разделить с ней вечернюю трапезу. Из горячей супницы над столом плыли такие соблазнительные ароматы, что Мона почувствовала просто зверский аппетит.
Гостиная, служившая одновременно столовой, ибо кухня находилась прямо за дверью, судя по всему, была единственной комнатой на первом этаже. Все в убранстве этого дома представляло собой странную смесь хорошего вкуса и уродливых излишеств, присущих ранней Викторианской эпохе. Старинная дубовая мебель ручной работы, потемневшая от времени, наверняка досталась хозяевам по наследству и стоит в этом доме с незапамятных времен. Несколько гравюр очень высокого качества, и наверняка каждая тянет на несколько сотен фунтов стерлингов. Тут же стеклянная горка со столовым сервизом, ранний Вустер, и набором для специй из кобальта. На каминной полке множество расписных фарфоровых безделушек, явная продукция немецких мастеров.
В дальнем углу комнаты возле стены высокое пианино, покрытое сверху вышитой дорожкой с бахромой по краям. На дорожке громоздилась стеклянная клетка, в которой на искусственных веточках восседали чучела разноцветных канареек. Громоздкий книжный шкаф, упирающийся в самый потолок, плотно заставлен книгами в ярких разноцветных обложках, красных,
– По правде сказать, вам крупно повезло, что я сегодня выбрался с визитом к одному из ближайших соседей, который живет в пяти милях отсюда, – проговорил он с приятной улыбкой и добавил: – Впрочем, «выбрался» – это не совсем точно. Я ведь врач. А врачи, как известно, не выбирают. Им говорят: «Иди!» – и они идут в любое время дня и ночи.
– Наверное, вам здесь одиноко. Если только работа не заполняет все ваше время, – посочувствовала Мона.
– О, у меня и в самом деле очень обширная практика. Ближайший пациент, как я уже говорил, живет в пяти милях, а до самых дальних миль сорок. Кстати, позвольте представиться – Дэвид Фолкнер.
– А меня… – Мона на секунду замялась. – Меня зовут Мона Гордон. У вас прекрасная библиотека, мистер Фолкнер.
– Это просто потому, что вы не рассчитывали встретить в такой глухомани дом, где есть Вольтер и Сен-Симон, – улыбнулся Дэвид Фолкнер благодушно, точно угадав мысли своей собеседницы. – Впрочем, отчасти ваше представление о библиотеках обычных шотландцев верно. Дело в том, что я сам немного балуюсь сочинительством.
– Какой вы молодец! – совершенно искренне восхитилась Мона. – И вы печатаетесь под собственным именем?
– Нет, под псевдонимом. Я подписываю свои работы именем Сэнди Макуизел. Едва ли вы слышали это имя, – добавил он с неподдельной скромностью. – Мои читатели – это главным образом жители Северной Шотландии.
Как ни странно, но имя было Моне знакомо. Она вспомнила, как от души веселился Питер, читая одну из последних публикаций этого, как он сказал, «шотландского Уильяма Джекобса», чье отточенное остроумие уже давно сыскало ему любовь и признание читателей, особенно шотландцев. Но Моне язык местных жителей казался почти иностранным, а потому она не вполне понимала и юмор Сэнди Макуизела, который так забавлял ее мужа.
И честно призналась в этом автору, получив в ответ шуточные извинения за то, что все же он предпочитает писать на родном языке. Мона стала с интересом расспрашивать доктора о его литературной работе, и вскоре тот, забыв о своей обычной сдержанности, расхвастался, словно школьник, получивший первую в жизни награду за школьное сочинение.
– Знаете, – задумчиво обронил он в конце разговора. – Писательский ведь труд очень похож на то, как родители взращивают своих чад. Вначале рождается замысел, потом его долго вынашиваешь, подобно тому, как мать вынашивает дитя. Потом это дитя появляется на свет, чаще всего в муках. Ты его кормишь, растишь, холишь, то есть шлифуешь и шлифуешь, пытаясь добиться совершенства. Наконец, в один прекрасный день рукопись ложится на стол издателю. Как это напоминает первый поход ребенка в школу! Робко, пугливо переступает он школьный порог, где еще долгие годы ему предстоит расширять и обогащать свои познания. Но вот и школа позади! Подобно юной дебютантке, книга выпархивает в свет и встречает абсолютно равнодушный прием со стороны критики. Лишь немногие дебютантки могут похвастаться тем, что их заметили, не правда ли? И лишь единицы из обилия книжной продукции удостаиваются высшей чести: завоевать сердце читателей.