Отвага (сборник)
Шрифт:
Сброс давления в переходном отсеке, переход на автономное питание скафандров… И — комплекс уплывает из радиовидимости. Там, вдали, над другой стороной планеты, они должны открыть дверь и шагнуть за порог… Мы же здесь, только сверяя часы с циклограммой, можем сказать друг другу: вот… Сейчас!
В этот момент всей своей незащищенной кожей чувствуешь, почему у них в документе, в удостоверении личности, которое вручает каждому принятому в отряд отборочная комиссия, в графе «должность» четко указано: «Космонавт-испытатель». Испытатель! Вот она, вершина этой испытательной пирамиды. Наглухо запирая себя в тесном футляре
Напряжение и ожидание в Центре управления тоже достигло предела. Даже в буфете, в очереди за чашкой кофе, специалисты то и дело смотрят в листочки циклограммы. Вот бортинженер уже должен (тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо!) закрепиться на якоре возле люка и принять у командира телекамеру… А вслед за ней и фару…
…Своей цеховой группой толкуют о чем-то космонавты. В сборе тут сегодня почти все. Кто-то, как всегда, подходит к ним с фотокарточками и книгами — за автографом. Нет — отрицательно кивают. Это только потом. После успешной работы Володи и Саши.
Чувствуют там, наверху, эту солидарность «Протоны»? Зато мы, отпустив их, как никогда чувствуем надежный уют земной оболочки и виноватое ощущение собственной безопасности. Что ни говори, скорей бы их сюда — домой, под крышу. Ну, на худой конец, хотя бы в зону связи, услышать голоса.
Вернулись! Всех как выметает из буфета, коридоров, курилок, с лестниц. Все на местах — у пультов связи и управления, контроля систем. Вернулись — это весьма относительно. Комплекс где-то над югом Атлантики, и сигналы с него, выставив руки и уши антенн, пока с трудом ловят корабли. И, передавая друг другу, бережно подводят к наземным КИПам — командно-измерительным пунктам. «Космонавт Владислав Волков» — «Космонавту Георгию Добровольскому», «Добровольский» — «Космонавту Юрию Гагарину», «Гагарин» — родной земле…
Поэтому сначала связь идет, по их выражению, на «птичьем языке», через специальные усилители. Чтобы понять друг друга, надо говорить медленно и раздельно, по слогам.
— Ве-ди-те ре-пор-таж! — подает пример Романенко. — Со-об-щи-те о вклю-че-ни-и суб-ли-ма-то-ров, об от-кры-ти-и лю-ка…
Невесть откуда слышится такого же рода ответ:
— Вы-ход-ной люк от-крыт во-вре-мя… Су-бли-ма-то-ры ра-бо-та-ют…
Сублиматоры — это то самое водяное охлаждение, идущее через костюм, сплетенный из тоненьких трубочек. Как бы нательное белье-радиатор.
Рюмин тоже присоединяется к этому вселенскому речитативу:
— На-правь-те ка-ме-ру на ра-бо-че-е ме-сто у ба-та-ре-и.
В том же духе передается разрешение вывести из люка контейнер с ДСБ, а бортинженеру — на переход в рабочую зону.
— Я под-хо-жу к коль-це-во-му по-руч-ню… — Саша, значит, уже достиг середины станции.
— «Про-то-ны»! Ве-ди-те свя-зь нор-ма-ль-но! Вы у-же в зо-не у-ве-рен-но-го при-е-ма…
Юрий Романенко увлекся и сам не замечает, что по инерции все еще говорит по слогам. Но постепенно все проясняется.
— Пошел и я туда! — отправляется командир на площадку. — Только что-то меня туда не пускает… Обратно тянет…
— Наверное, мой фал тебе мешает… — слышим бортинженера. — Он у тебя под ногой…
— Ох… — вздыхает Ляхов. — Придется возвращаться и обходить…
Видно, недаром там дается каждый шаг. По дыханию слышно. А командир не сам идет — ведет с собой «на веревочке», то есть на страховочном фале, то и дело цепляя и отцепляя его, длинный белый чемодан. Контейнер с ДСБ. На Земле он весил бы за тридцать килограммов, а тут летает как воздушный шар. Но в этом тоже сложность — может стукнуться, может зацепиться, может ударить космонавта.
— Вот тут Цыганков свою рекомендацию напоминает, — говорит ЦУП. — Обращаться с ним надо так же бережно, как с больным, у которого перелом позвоночника! Поняли?
— Принято, — пыхтит командир добродушно. — С Цыганковым или с контейнером? Вот мы его фиксируем за кольцевой поручень.
— Принято… — ставит галочку ЦУП. — Контейнер или Цыганкова?
Цыганков не обидится — в разгар рискованной и напряженной работы шутка тоже обмен сигналами. Все в порядке у нас и у вас, можем спокойно продолжать…
Пока все было вслепую для нас. Тут включается телекамера, и на левом верхнем кадре огромного цуповского экрана мы видим ожившую фантастику. Звездный фрегат несется в бездне невесомости и вакуума на фоне черного-черного неба. Под ним голубая планета — какая-то странно-знакомая. Где-то мы все это видели, но в такой яви — еще никогда. А это морщины Кавказа, зыбь Каспия, белая шапка Памира, хрусталь Байкала, прибой у тихоокеанских скал… Остановись, Земля, дай посмотреть. Но ей некогда… Кроме того — вполне научно-приключенческая арматура станции: антенны, поручни, лесенки, трапы… Две белые, даже позолоченные Солнцем фигуры на палубе: круглая голова-шлем, ранец, замедленные, «рапидные» движения. Матросы звездного фрегата…
— Ставим дополнительный якорь, — доносит ветер Вселенной их слова. — Достали резак, перерезаем тесьму. Теперь снова прячем резак… Ох ты, поправь…
— Остерегайтесь удара якоря по стеклу лица! — еще и еще раз предупреждает Земля. — Секунда в секунду идете по циклограмме. Слышим ваше тяжкое дыхание.
— Это я тут кручу… — прозаически бурчит бортинженер, как будто дома, в гараже, закручивает гайку.
На самом деле он там прикручивает винтами защитный, кожух на поручень. Чтобы металл, раскаленный на Солнце, не жег ладонь через перчатку. Учет времени строгий: на приведение площадки в рабочее состояние отведено всего восемь минут.
Белый чемодан ДСБ с наклеенной на крышке инструкцией летает возле них на фале, как собачонка на привязи. Тычется в них, напоминая о себе, они пока отмахиваются: погоди! Но вот и до него доходит очередь.
— Только теперь поаккуратнее, — снова взывает Земля. — Сами понимаете, упустите — потом его уже не поймаешь… Саша, готовь лебедку.
— Расфиксирую! — отвечает Саша, стоя в якоре. — Пружинку выбросить или закрепить где-нибудь?
— Выбрасывай! — разрешает Земля запуск нового искусственного спутника, маленькой отслужившей пружинки.