Отважная лягушка
Шрифт:
— Простите мою несдержанность, господин Фаб, — смиренно покаялся писец, с удовлетворением отметив, что миска под часами наполнена уже наполовину.
— Мы не имеем права игнорировать столь вопиющее нарушение закона и попрание норм общественной морали! — продолжал обличать Клеар. — Поэтому обвиняемая обязана понести суровое и справедливое наказание не только за святотатство, способное вызвать праведный гнев владыки недр, но и за преступное использование чужого имени.
Он говорил о том, что горожане должны дорожить теми особыми отношениями,
Едва в миску упала последняя капля, секретарь ударил медной палочкой в гонг, давая знать, что время выступления обвинителя закончилось.
Послушно умолкнув, верховный жрец замер, словно статуя, устремив взгляд к горизонту.
Оценивая его речь, Олкад отметил, что та составлена по всем правилам ораторского искусства, а сам Клеар кроме того виртуозно владеет голосом: где-то повышая его почти до крика, а иногда затихая настолько, что стоявшие в задних рядах невольно тянули шеи, стараясь лучше расслышать.
Тем не менее, писцу показалось, что большого впечатления на горожан выступление верховного жреца не произвело. Раздалось всего несколько одобрительных выкриков, кто-то один потребовал казнить богохульницу. Однако большинство недоуменно переглядывались. Похоже они явно рассчитывали на что-то более захватывающее.
Адвокат воспрянул духом. Теперь его очередь говорить. Вот только магистрат почему-то жестом остановил секретаря, готового залить в воронку новую порцию воды, и обратился к обвиняемой:
— Как ваше имя, госпожа?
— Ника Юлиса Террина, — звонко отчеканила девушка, смело глядя ему в глаза. — Дочь Лация Юлиса Агилиса из рода младших лотийских Юлисов.
— Кто сможет это подтвердить? — продолжал расспрашивать Фаб.
— Письма моего отца к нашим родственникам в Радле, — ответила подсудимая. — И его фамильный перстень.
— А где сейчас ваш отец? — неожиданно поинтересовался претор Кост Упилий Фак. — Почему его нет с вами?
— В Некуиме, — спокойно пояснила Ника. — Он слишком стар и болен для путешествия через океан.
Верховный жрец храма Дрина рассмеялся. Но его почти никто не услышал из-за прокатившегося по площади гомона: кто-то свистел, кто-то выкрикивал ругательства, кто-то громогласно хохотал во весь голос.
Поморщившись, магистрат что-то сказал секретарю, и тот несколько раз ударил в гонг. Резкий, дребезжащий звон заставил толпу притихнуть.
— Да отыщется ли здесь хотя бы один разумный человек, готовый поверить в эти россказни?! — воздев руки к небу, патетически вскричал Клеар.
— Я! — счёл своим долгом отозваться Олкад, вызывая новый шум среди зрителей.
Вновь зазвенел гонг, настоятельно требуя тишины.
— Мне приходилось слышать, будто в Западном океане есть остров с таким названием, — медленно проговорил судья, и его сухие губы чуть дрогнули, обозначив насмешливую улыбку. — Но как там оказался Лаций Юлис Агилис?
Гомон на площади резко прекратился. Особо ретивых крикунов соседи успокоили тычками. Все уставились на обвиняемую в ожидании ответа.
Даже адвокат с удивлением почувствовал, что невольно затаил дыхание, хотя уже прекрасно знал печальную историю сына сенатора Госпула Юлиса Лура.
Однако сообразив, что ничего нового не услышит, молодой человек начал рассматривать лица горожан, стараясь определить: какое впечатление производит на них рассказ госпожи Юлисы.
Образованные жители Этригии не могли не знать о заговоре Квитуна и тех репрессиях, что обрушились на его участников. Да и многие простые горожане могли слышать эту историю. Наверное, поэтому Олкаду казалось, что судьи и собравшиеся на площади люди с нарастающим волнением слушали девушку.
— … Понимая, что даже на Западном побережье ему не укрыться от гнева Императора, и не желая становиться причиной раздора между Радлом и Канакерном, отец попросил одного морехода отвести его с супругой как можно дальше от цивилизованных земель, — спокойно и размеренно говорила Ника. — Но только не в те места, жители которых отличаются особой кровожадностью. И тогда Вотунис Картен переправил моих родителей в Некуим.
Едва рассказчица прервалась, чтобы сделать очередной вдох, верховный жрец, видимо, заметив, что обвиняемая начинает вызывать сочувствие у горожан, поспешил её прервать:
— Чем ты можешь это доказать?
Ответ Юлисы заставил адвоката вздрогнуть.
— Я вернулась, проделав такой долгий, полный опасности путь не для того, чтобы доказывать что-то вам, господин Клеар! Я хочу обрести родину, разлука с которой невыносимо мучительна для любого из Юлисов и любящих родственников. А им мой отец написал письма и велел передать слова последнего прощания!
— Вы бросили его умирать в чужой земле?! — неожиданно громко проворчал претор Упилий. — Одного среди дикарей! Кто проводит его последний вздох, зажжёт погребальный костёр и принесёт жертву богам?
Тут же секунду назад зачарованно внимавшая девушке толпа неодобрительно заворчала, словно очнувшийся после зимней спячки медведь в далёких северных лесах. Тонкие губы преосвященного скривились в довольной улыбке.
— Я сделала так, как обязана поступить любая радланская девушка! — Ника гордо вскинула голову, но глаза её заблестели от еле сдерживаемых слёз.
— Я исполнила волю своего родителя! — почти выкрикнула она. — Хотя больше всего на свете мне бы хотелось остаться с ним и покоить его старость.
Олкад почувствовал, как после этих слов спазм невольно сжал горло. С каждой новой встречей госпожа Юлиса нравилась ему всё больше и больше. Он даже начинал испытывать к ней что-то вроде благоговения.
Столь прочувственное заявление впечатлило не только его одного. Форум одобрительно зашумел, а стоявшие в первых рядах горожане важно закивали, всем видом демонстрируя полную поддержку слов обвиняемой.