Отвергни меня
Шрифт:
— Джеймсон. Джеймсон.
Прижавшись своим лбом к моему, он уменьшал круги вокруг моего клитора все сильнее и сильнее, пока я больше не смогла выдерживать давление. Прикусив нижнюю губу, чтобы сдержать крики, я кончила. Стенки моего естества сжались вокруг его пальцев, пока я задержала дыхание, пытаясь сдержать крики, рвущиеся из моего горла.
Его движения замедлились и вывели меня из состояния оргазма. Мои пальцы ослабили смертельную хватку на его спине, и часть меня надеялась, что я оставила следы на его коже, чтобы он помнил обо мне.
Наклонившись, он поцеловал следы от моих зубов, прикусив мою губу, прежде чем снова прижаться своим лбом к моему.
— Скажи мне, что ты меня не любишь.
Мои
— Джеймсон.
Я медленно покачала головой, пока его рука не поднялась и не схватила меня за подбородок. Я почувствовала свой запах на его пальцах, и меня захлестнул поток сожаления. Не потому, что это случилось, а потому, что этого не должно было быть. Я лишь сильнее оттолкнула его, чем это было необходимо. Еще одна ошибка, которую нужно добавить к списку событий этой ночи. Глубоко вздохнув, я попыталась уйти от ответа.
— Я уже объяснила. Я уезжаю и не завожу отношений.
Его мягкие голубые глаза по-прежнему смотрели на меня сверху вниз, как в то утро, когда он дал мне понять, что любит меня. Моя отговорка не сработала. Мне пришлось найти в себе подлость, чтобы оттолкнуть его. Я не могла и дальше позволять ему держаться за меня. Я оберегала свое сердце от следующих слов. Полная холодность стала бы единственным способом оттолкнуть его.
— Конечно. Он мудак. Но я хочу его не из-за его характера. Мне нужен только его член. Может быть, его пальцы или язык. — Пальцы на моей челюсти болезненно сжались, но я продолжила, вырывая собственное сердце и роняя его на пол между нами, позволяя ему смешаться с грязными словами, которые я заставила себя произнести. — Да ладно тебе. Ты знаешь, мне быстро становится скучно, и я не хочу тратить последние несколько дней на одно и то же чертово занятие. Или человека, — закончила я, пожав плечами, что причиняло физическую боль. — Было мило, но думай об этом как о прощании.
— Эвелин, думаешь, я тебя не знаю. Ты думаешь, я не знаю, что ты напугана…
— Я не напугана. Я ничего не боюсь, — вставила я.
— Хрень.
— Только потому, что я больше не хочу тебя трахать, не значит, что я боюсь. — Он приподнял бровь, не веря мне, и я огрызнулась. Он давил и давил, а я была загнана в угол. Он давил на меня, слонялся вокруг и ставил свою жизнь на паузу в ожидании моей, а я бы этого не допустила. Пытаясь вылезти из западни, я позволила льду упасть на меня, парализовав, и прицелилась прямо ему в сердце. — Может быть, мне понравится ощущение его члена. Может быть, мне понравится, как он лижет мою киску. Никто никогда не делает это одинаково, а я, милый, люблю разнообразие.
Он отступил назад и пригвоздил меня к стене тяжелым взглядом. Мне нужно было, чтобы он отступил и отпустил меня, потому что эти слова сломали что-то внутри, и я чувствовала, как оно распространяется. Мне нужно было выйти, прежде чем я сдамся перед ним.
— Скажи мне, что ты меня не любишь, — потребовал он в последний раз сквозь стиснутые челюсти.
Сделав один прерывистый вдох, я солгала:
— Я не люблю тебя.
Мы смотрели друг на друга, не двигаясь. У нас только что была словесная битва, и я победила. Но впервые я почувствовала, что проигрываю. Слезы жгли мне глаза, я выдержала его сердитый взгляд, вложив в него все, что у меня было, чтобы скрыть бурю, готовую разразиться внутри.
— Убирайся нахуй из моего бара. — Он повернулся и потопал прочь, не оглянувшись на меня.
Одинокая слезинка вырвалась и скатилась по моей щеке, когда я прислонилась спиной к стене. Я быстро вытерла ее и поправила юбку. Опустив голову, я подошла к своему столику, схватила сумочку, быстро извинилась, сказав, что мне нужно уйти, и выбежала из «Кингз».
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ
Уставившись
Мне нужно было что-то, что могло бы меня успокоить. Когда я, спотыкаясь, вернулась в свою квартиру и увидела ноутбук, стоящий на столе, я приняла решение. Было почти смешно, что после всего, что я сделала, борясь ради поездки в Италию, я позволила панике и потере контроля стать руководящими эмоциями при принятии моего окончательного решения. Делая все, что вело к этому моменту, почти бессмысленным.
Я не могла уехать из Цинциннати. Не прямо сейчас. Это было единственной константой, которая была в моей жизни в течение десяти лет, и среди хаоса, бушующего вокруг меня, она оставалась неизменной. Я потеряла часть своей семьи, когда оттолкнула Джеймсона, и вместе с этим потеряла уверенность в себе. Цинциннати был моим домом, и я нуждался в нем больше, чем когда-либо. Италия была шансом, а прямо сейчас мне нужен был контроль. Контроль над моей жизнью, моей работой, моим выбором.
Одна из многих удавок, сжимающих мои легкие и сдавливающих сердце, отпустила, когда я нажала кнопку отправки электронного письма, чтобы уведомить людей в Италии о своем решении. Но их все равно оставалось слишком много, чтобы унять боль.
«Убирайся нахуй из моего бара».
Слова взрывались в голове. Я просыпалась от беспокойного сна, а они были уже тут, ждали меня, возвращая к реальности.
Звонок телефона на подушке рядом со мной привлек мое внимание. В темноте спальни на телефоне высветилось «Мама». Часть меня хотела проигнорировать его, как я игнорировала все остальное. Но, несмотря на то, как все сложилось во время нашего последнего разговора, я знала, что она, в конце концов, поймет и поддержит меня. И это был один из тех моментов, когда я не чувствовала себя взрослой; я чувствовал себя ребенком, которому нужно было услышать это от женщины, которая всегда вселяла в меня уверенность.
Протянув руку, я нажала на зеленый кружок.
— Привет.
— Эвелин? Ты в порядке? — обеспокоенно спросила она. Она всегда чувствовала, когда что-то было не так. Я сделала правильный выбор, взяв трубку.
— Привет, мама. — Слова выходили искаженными из-за того, что я сдерживала слезы в горле, душившие меня.
— Детка… — ее нежное обращение прорвало поток эмоций, и слезы потекли ручьем. — Расскажи мне все.
Я пыталась заговорить, но моя грудь продолжала сотрясаться от рыданий. Я пролежала в постели неделю и позволяла слезам скатываться только маленькими дорожками, чтобы освободить место для других, но сейчас, когда моя мама разговаривала со мной по телефону, избыток боли выплеснулся из меня, лишив возможности говорить.
— Мама, — попыталась я, но голос прервался.
— Эвелин. Ш-ш-ш-ш, — успокаивала она меня. — Давай, детка. Сделай глубокий вдох вместе со мной.
Когда я рассказывала людям о своей матери и о том, как она воспитывала меня — как она заставила меня пообещать никогда не влюбляться и всегда полагаться на себя, — у них был такой вид, будто они сдерживают гримасы ужаса. Но эта женщина дала мне надежный фундамент, на котором я смогла построить себя. Она дала мне строительные блоки, которые позволили мне подняться в небо и за его пределы. Возможно, она не всегда была права, но я всегда буду благодарна за то, что она дала мне.