Отвертка
Шрифт:
— Холодно здесь. Может, дойдем до кафе?
— В Петербурге мы тоже стараемся установить контакты с живущими в России тибетцами.
— Получается?
— В общем, да. Хотя монахи, которые здесь живут, очень заняты. У них очень мало свободного времени.
— Буддийским монахам можно пить пиво?
— Понятия не имею. Наверное, можно. Но у них нет свободного времени. Понимаете, в храме идет ремонт.
— Да? Что они строят? Кафе при храме?
— Они не строят, они реставрируют. Раньше, до Октябрьской революции, на крыше был зимний
— Здорово!
— Если вам интересно, пойдемте, я покажу вам эту стройку.
— Может, не сейчас? Может, попозже?
— Зачем ждать?
— А пиво? Как же пиво?
— Пойдемте, Илья. Пиво никуда не денется.
— Пиво — да. Пиво — не денется. А я?
— Пойдемте-пойдемте! Вам будет интересно.
Мы вернулись в молитвенный зал, прошли в дальний правый угол и, не встретив ни единой живой души, оказались в служебных помещениях монастыря. Я ненавидел консула и собственную вежливость.
С изнанки монастырь оказался грязным, давно не прибиравшимся и очень запущенным. Некрашеные стены, толстые ржавые трубы. Пахло во внутренних помещениях не благовониями, а сыростью и вчерашним обедом.
Задрав голову, Дэн сказал:
— Дальше подниматься опасно.
Мы забрались на четвертый этаж и стояли ровно над потолком молитвенного зала. Высоко вверху виднелась крыша пятого, последнего этажа. Вернее, самой крыши не было. Были остатки дореволюционного навеса. Частью застекленного, частью затянутого полиэтиленовой пленкой.
Сквозь бреши виднелось мокрое небо и капал дождь. Он был мокрый, как губы у парня, который только что выпил бокал холодного пива. Чтобы ниже этажом не протекал потолок, здесь стояли перемазанные цементом тазы и детские ванночки. Сложную конструкцию навеса, состоящую из труб и досок, поддерживали строительные леса.
Еще в самом углу стояли укутанные брезентом статуи буддийских божеств.
— Когда ремонт будет закончен, над монастырем будет стеклянная крыша. А в помещении, прямо под ней, разобьют садик со скульптурами. Вот этими.
Я сказал «как интересно!». По-английски пиво называется «бир». Звучит как слово «медведь», но по-другому пишется.
— Буддизм вообще интересная религия. Например, садик будет посвящен во-он тем двум божествам.
Дэн задрал голову и указал на две статуи, размещенные под потолком на особом помосте.
— Будде и его жене?
— Богу Махакале и богине Шакти.
Я задрал голову и порассматривал расположенных под потолком богов. Жирный бог-мужичок с оскаленной пастью. Супруга ему под стать: гипертрофированный бюст, вывалившийся красный язык, раскоряченная поза.
— Какая милая пара!
— Вы знаете этих богов?
— Слышал о них.
— Махакала и Шакти. Главные боги тибетского тантризма. Бог-мститель и богиня-шлюха.
Дэн посмотрел на меня. Я посмотрел на Дэна. Мне не понравилось то, как он на меня смотрел.
— Вы ведь знаете, что тибетский сепаратист начала века по кличке Джи-лама был инкарнацией именно этого бога — Махакалы.
— Да что вы говорите?
— Говорят, ваш земляк, петербургский тибетолог по фамилии Кострюков, тоже верил в Махакалу. Говорят, он считал, что Махакала мстит за какие-то его, Кострюкова, проступки.
Маленький, худощавый, с черной прилизанной головкой, китаец напоминал умную птицу. Птица смотрела на меня и прикидывала: не выклевать ли мне глаза?
— Вы знали, что Кострюков работал здесь, в этом самом помещении? Да-да. Все так и было. Он вернулся из экспедиции на советско-китайскую границу и здесь, в дацане, сортировал свою коллекцию. А спустя полтора года его арестовали. Прямо здесь все это и произошло. Работники НКВД поднялись по той самой лестнице, по которой только что поднимались мы, и предъявили Кострюкову ордер. Он попросил их выйти. Они согласились. Потом Кострюков отправился с ними на Литейный. Вскоре его расстреляли.
— Какая печальная история! Зачем вы мне ее рассказываете?
— Знаете, что интересно? Кострюков успел передать из тюрьмы на свободу всего одно письмо. Он сидел в спецтюрьме НКВД на шестом подземном этаже. И тем не менее умудрился переслать жене письмо. Как? Я не знаю. Зачем? Думаю, оно было очень важно для него, это письмо… Поправьте меня, если я не прав.
Я промолчал. Что я мог сказать?
Дэн продолжал смотреть мне в глаза.
— Кострюкова сажают в тюрьму. Ему грозит смертная казнь. Но единственное, о чем он думает, сидя в камере, — это как бы переправить на волю письмо. Что заставило его так себя вести? Я не знаю. А вы?
— Я тоже не знаю.
(Он просил прислать ему канистру пива… Холодного…)
— Знаете, о чем я подумал? Если одного человека очень интересует то, что известно второму, то ведь эти двое могут договориться. Сойтись в цене… Вы понимаете, что я имею в виду?
— Абсолютно не понимаю!
(Вернее, понимаю. Ты хочешь, чтобы я откупился от тебя, и тогда отпустишь меня в кафе…)
Пока мы спускались вниз, Дэн поддерживал меня за локоть и продолжал бубнить:
— Я не тороплю вас с ответом. Вы знаете, где меня найти. Одному вам все равно не справиться. Наш соотечественник Ли уже пытался не учитывать интересы всех сторон…
Потом мы все-таки оказались за оградой монастыря. Десять минут до ближайшего магазина… полдоллара за банку пива… все!
Дэн предложил подбросить меня на своей консульской машине. Нашел дурака! Он щелкнул дверцей машины и уехал. Я остался стоять под дождем. Я курил и чувствовал, как по лицу стекают холодные капли. Они совсем меня не раздражали.
Докурив, я повернулся к дацану спиной и пошел искать магазин. С пивом. С холодным, как этот осенний дождь пивом.
Ушел я не далеко.
— Стогов!