Отверженная невеста

Малышева Анна Витальевна

— Вы хотите сказать, что покинули собрание, обидевшись на слова Рыкалова? — снова подал голос Левашов.

— Мы поссорились.

— А вам не пришло в голову пойти в управу и доложить о преступных речах подполковника? — продолжал Левашов.

— Написать донос на своего боевого товарища, который явно напился вдрызг и нес околесицу?! — возмутился Евгений.

— Вы нам лжете, Шувалов! — с важностью вынес вердикт Чернышев.

— Я лгу?! — Граф ушам своим не верил.

— Конечно, лжете. Утверждаете, что рассорились с Рыкаловым, а между

тем на другой день снова пришли на квартиру майора Сергеева. Вероятно, чтобы помириться со старым товарищем?

— Неправда! Ноги моей больше там не было!

— Неужто? — слащаво улыбнулся Чернышев, показав скверные, побуревшие у корней зубы. Перевернув несколько страниц в книге, лежавшей перед ним, он с нескрываемым торжеством заявил: — Вот, извольте, в протоколе от семнадцатого января того же года опять фигурирует ваша фамилия. А также еще в пяти протоколах Союза Благоденствия. Как хотите, а такое постоянство случайностью никак не назовешь!

— Не может быть! — содрогнулся Шувалов. — Это клевета!

— В таком случае подойдите и убедитесь сами.

Увидев свою фамилию в протоколах, Евгений воскликнул:

— Это рука Рыкалова! Его почерк! Он вписывал меня из мести! Господа, я требую очной ставки с подполковником Рыкаловым!

На какой-то миг ему показалось, что лицо Бенкендорфа оживилось и тот ему украдкой подмигнул. Вернее, даже не подмигнул, а опустил веки и слегка кивнул, в знак одобрения.

— Я требую очной ставки с Рыкаловым! — чуть ободрившись, повторил Евгений. — И пока мне ее не предоставят, не произнесу ни слова!

— Хорошо, хорошо, к чему так горячиться. — Чернышев захлопнул книгу и распорядился отвести Шувалова обратно в камеру.

Следующего допроса графу пришлось ждать почти три месяца. За это время его перевели в Петропавловскую крепость. По дороге солдат-конвоир незаметно сунул ему в руку смятую бумажку. Это оказалась азбука Петропавловских казематов. В первую же ночь Евгений простучал стены камеры и узнал имена своих соседей. Он попросил их разузнать, где сидит подполковник Рыкалов и по возможности связаться с ним. Через несколько дней был получен ошеломляющий ответ: «Рыкалов не арестован. Вышел в отставку и уже больше года живет в Америке». Это был страшный удар. Надежда на очную ставку рухнула, а без показаний Рыкалова Шувалову было не оправдаться. Он жил теперь только в ожидании приговора.

В конце марта ему доставили передачу от матери. Прасковья Игнатьевна собственноручно испекла для сына его любимый яблочный пирог — правда, до графа он дошел разломанным на части. В письме она написала, что приехала вслед за ним в Петербург и поселилась у дальних родственников. Все это время упорно добивалась аудиенции у государя и великого князя Михаила, но пока безуспешно. Его ответная записка содержала всего три слова по-французски: «Маман, просите Бенкендорфа!» Это была даже не просьба, а крик человека, оказавшегося в отчаянном положении.

Через несколько дней его наконец повели на допрос. Следственная комиссия на этот раз

заседала в Петропавловской крепости, практически в прежнем составе. К ней лишь добавился князь Александр Голицын, который, впрочем, во время допроса Шувалова никак себя не проявил. Бенкендорф все время о чем-то шептался с полковником Адлербергом и подчеркнуто не смотрел в сторону подследственного.

— Вы продолжаете настаивать на том, что не были ни на одном заседании Союза Благоденствия? — начал Чернышев, поигрывая большим бриллиантовым перстнем, то свинчивая его с безымянного пальца, то накручивая обратно.

— Не имею к мятежу на Сенатской площади никакого отношения, — твердо произнес Евгений.

— Введите Сергеева! — приказал председательствующий. Его голос прозвучал почти равнодушно, да и вид у него был скучающий. Рвения у Чернышева заметно поубавилось. По-видимому, дело Шувалова представлялось ему теперь слишком мелким и не заслуживающим внимания.

Евгений не сразу узнал в вошедшем арестанте седоусого отставного майора, на квартире которого состоялась та злополучная вечеринка. Он выглядел совсем стариком, желтолицым, сильно исхудавшим, ссутуленным. Его душил резкий лающий кашель. Приставшая к нему в казематах чахотка беспощадно обглодала этого крепкого некогда человека.

— Сергеев, — повысил голос председательствующий, — вы знаете этого человека? — Он указал на Шувалова.

Отставной майор внимательно вгляделся в лицо Евгения и с одышкой произнес:

— Кажется… знаю…

— Что значит «кажется»? — прикрикнул на старика Чернышев. — Извольте выражаться точно!

— Мы виделись всего один раз, в моем доме, — пожал плечами Сергеев. — Это старый приятель подполковника Рыкалова, они вместе служили при штабе Барклая…

— Состоял он в Союзе Благоденствия? — неожиданно подал голос Бенкендорф.

— Думаю, нет.

— А точнее? — настаивал Александр Христофорович.

— Не мог он состоять в тайном обществе, — покачал головой отставной майор.

— Почему не мог? С чего вы взяли? — возмутился Чернышев.

— Во-первых, он богатый помещик, крепостник, а с такими людьми нам не по пути. А во-вторых, в тот вечер его сильно возмутили высказывания Рыкалова, и они повздорили…

— Повздорили, видно, не всерьез, раз до поединка не дошло, — усмехнулся Чернышев.

— Не дошло, потому что Рыкалов струсил, — презрительно выговорил Сергеев. — Все это видели, и с тех пор подполковник сильно упал в наших глазах…

— То есть Шувалов подмочил его репутацию бунтаря и мятежника? — вновь вмешался Бенкендорф.

— Так оно и было, — подтвердил арестант. — Ведь трусость и малодушие не могут быть спутниками истинного революционера.

— В таком случае, у подполковника имелись все основания мстить Шувалову, — обратился к членам комиссии Александр Христофорович.

— Странный способ мщения, вы не находите? — возразил ему Чернышев. — Взял и вписал его в протоколы заседаний тайного общества. В чем смысл подобной мести?