Отверженная невеста
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что покинули собрание, обидевшись на слова Рыкалова? — снова подал голос Левашов.
— Мы поссорились.
— А вам не пришло в голову пойти в управу и доложить о преступных речах подполковника? — продолжал Левашов.
— Написать донос на своего боевого товарища, который явно напился вдрызг и нес околесицу?! — возмутился Евгений.
— Вы нам лжете, Шувалов! — с важностью вынес вердикт Чернышев.
— Я лгу?! — Граф ушам своим не верил.
— Конечно, лжете. Утверждаете, что рассорились с Рыкаловым, а между
— Неправда! Ноги моей больше там не было!
— Неужто? — слащаво улыбнулся Чернышев, показав скверные, побуревшие у корней зубы. Перевернув несколько страниц в книге, лежавшей перед ним, он с нескрываемым торжеством заявил: — Вот, извольте, в протоколе от семнадцатого января того же года опять фигурирует ваша фамилия. А также еще в пяти протоколах Союза Благоденствия. Как хотите, а такое постоянство случайностью никак не назовешь!
— Не может быть! — содрогнулся Шувалов. — Это клевета!
— В таком случае подойдите и убедитесь сами.
Увидев свою фамилию в протоколах, Евгений воскликнул:
— Это рука Рыкалова! Его почерк! Он вписывал меня из мести! Господа, я требую очной ставки с подполковником Рыкаловым!
На какой-то миг ему показалось, что лицо Бенкендорфа оживилось и тот ему украдкой подмигнул. Вернее, даже не подмигнул, а опустил веки и слегка кивнул, в знак одобрения.
— Я требую очной ставки с Рыкаловым! — чуть ободрившись, повторил Евгений. — И пока мне ее не предоставят, не произнесу ни слова!
— Хорошо, хорошо, к чему так горячиться. — Чернышев захлопнул книгу и распорядился отвести Шувалова обратно в камеру.
Следующего допроса графу пришлось ждать почти три месяца. За это время его перевели в Петропавловскую крепость. По дороге солдат-конвоир незаметно сунул ему в руку смятую бумажку. Это оказалась азбука Петропавловских казематов. В первую же ночь Евгений простучал стены камеры и узнал имена своих соседей. Он попросил их разузнать, где сидит подполковник Рыкалов и по возможности связаться с ним. Через несколько дней был получен ошеломляющий ответ: «Рыкалов не арестован. Вышел в отставку и уже больше года живет в Америке». Это был страшный удар. Надежда на очную ставку рухнула, а без показаний Рыкалова Шувалову было не оправдаться. Он жил теперь только в ожидании приговора.
В конце марта ему доставили передачу от матери. Прасковья Игнатьевна собственноручно испекла для сына его любимый яблочный пирог — правда, до графа он дошел разломанным на части. В письме она написала, что приехала вслед за ним в Петербург и поселилась у дальних родственников. Все это время упорно добивалась аудиенции у государя и великого князя Михаила, но пока безуспешно. Его ответная записка содержала всего три слова по-французски: «Маман, просите Бенкендорфа!» Это была даже не просьба, а крик человека, оказавшегося в отчаянном положении.
Через несколько дней его наконец повели на допрос. Следственная комиссия на этот раз заседала в Петропавловской крепости, практически в прежнем составе. К ней лишь добавился князь Александр Голицын, который, впрочем, во время допроса Шувалова никак себя не проявил. Бенкендорф все время о чем-то шептался с полковником Адлербергом и подчеркнуто не смотрел в сторону подследственного.
— Вы продолжаете настаивать на том, что не были ни на одном заседании Союза Благоденствия? — начал Чернышев, поигрывая большим бриллиантовым перстнем, то свинчивая его с безымянного пальца, то накручивая обратно.
— Не имею к мятежу на Сенатской площади никакого отношения, — твердо произнес Евгений.
— Введите Сергеева! — приказал председательствующий. Его голос прозвучал почти равнодушно, да и вид у него был скучающий. Рвения у Чернышева заметно поубавилось. По-видимому, дело Шувалова представлялось ему теперь слишком мелким и не заслуживающим внимания.
Евгений не сразу узнал в вошедшем арестанте седоусого отставного майора, на квартире которого состоялась та злополучная вечеринка. Он выглядел совсем стариком, желтолицым, сильно исхудавшим, ссутуленным. Его душил резкий лающий кашель. Приставшая к нему в казематах чахотка беспощадно обглодала этого крепкого некогда человека.
— Сергеев, — повысил голос председательствующий, — вы знаете этого человека? — Он указал на Шувалова.
Отставной майор внимательно вгляделся в лицо Евгения и с одышкой произнес:
— Кажется… знаю…
— Что значит «кажется»? — прикрикнул на старика Чернышев. — Извольте выражаться точно!
— Мы виделись всего один раз, в моем доме, — пожал плечами Сергеев. — Это старый приятель подполковника Рыкалова, они вместе служили при штабе Барклая…
— Состоял он в Союзе Благоденствия? — неожиданно подал голос Бенкендорф.
— Думаю, нет.
— А точнее? — настаивал Александр Христофорович.
— Не мог он состоять в тайном обществе, — покачал головой отставной майор.
— Почему не мог? С чего вы взяли? — возмутился Чернышев.
— Во-первых, он богатый помещик, крепостник, а с такими людьми нам не по пути. А во-вторых, в тот вечер его сильно возмутили высказывания Рыкалова, и они повздорили…
— Повздорили, видно, не всерьез, раз до поединка не дошло, — усмехнулся Чернышев.
— Не дошло, потому что Рыкалов струсил, — презрительно выговорил Сергеев. — Все это видели, и с тех пор подполковник сильно упал в наших глазах…
— То есть Шувалов подмочил его репутацию бунтаря и мятежника? — вновь вмешался Бенкендорф.
— Так оно и было, — подтвердил арестант. — Ведь трусость и малодушие не могут быть спутниками истинного революционера.
— В таком случае, у подполковника имелись все основания мстить Шувалову, — обратился к членам комиссии Александр Христофорович.
— Странный способ мщения, вы не находите? — возразил ему Чернышев. — Взял и вписал его в протоколы заседаний тайного общества. В чем смысл подобной мести?