Отверженные мертвецы

Макнилл Грэм

Они надеются, что он опровергнет чудовищную информацию.

Листок выскользнул из его пальцев, но начертанные на нем слова навечно отпечатались в нейронах памяти. И каждая строка усиливала ужас.

Контратака имперских сил на Исстваан-V провалилась.

Вулкан и Коракс пропали без вести. Феррус Манус мертв.

Повелители Ночи, Железные Воины, Альфа и Несущие Слово перешли на сторону Хоруса Луперкаля.

Высоко на западном склоне горы, известной под именем Чо-Ойя, посреди поросшего травой плато стоит изящная вилла. Солнечный свет отражается от белых стен и поблескивает на красной черепице крыши. Из единственной трубы поднимается тонкая струйка дыма, а на коньке

крыши уселись в ряд породистые голуби. Над северо-восточным углом виллы поднимается тонкая башенка — то ли одинокая сторожевая вышка, то ли маяк, установленный для безопасности мореплавателей.

Внутри башни Йасу Нагасена стоит перед продолговатой деревянной рамой, к которой серебряными шипами прикрепляет прямоугольный лоскут белого шелка. Чо-Ойя — это древнее название горы, пришедшее из наречия, давным-давно ассимилированного языком, который, в свою очередь, состарился и был забыт. Местные жители говорят, что оно означает «Бирюзовая Богиня», и, хотя поэтичность этого имени привлекает Нагасену, звук умерших слов нравится ему больше.

Башня смотрит на Императорский Дворец, а еще позволяет рассмотреть Пустую гору. Нагасена не смотрит в ту сторону. Это уродливая деталь, хотя и необходимая. Но он никогда ее не изображает, даже когда пишет восточный пейзаж.

Нагасена, обмакнув кисть в горшочек с голубой краской, осторожно кладет мазок между линиями, нанесенными специально, чтобы краска не расплывалась по материалу. Он рисует от руки, работая в стиле мо-шуй. [16] Глядя на получившуюся глубину голубого неба, он удовлетворенно кивает.

Он устал. Он рисует с самого рассвета, но хочет закончить картину сегодня, поскольку чувствует, что иначе этого может не случиться никогда. От долгого стояния у него болят кости. Он видел слишком много зим, чтобы повторять эти глупости, но каждый день по-прежнему преодолевает семьдесят две ступени и взбирается на самый верх башни.

16

Мо-шуй — одна из разновидностей традиционной китайской живописи.

— Ну, ты будешь входить или нет? — спрашивает он, не оборачиваясь. — Стоя в дверях, ты меня отвлекаешь.

— Прошу прощения, господин, — говорит Картоно. Он проходит внутрь и останавливается по правую руку своего хозяина. — Подумать только, кое-кто из слуг считает, что твой слух ухудшается.

Нагасена довольно усмехается.

— Это заставляет их ходить на цыпочках. Кроме того, ты бы удивился, узнав, сколько интересного можно почерпнуть из разговоров, когда люди считают, что их не слышат.

Некоторое время оба молчат. Картоно знает, что Нагасена сам решит, когда начать разговор. И отводит взгляд от картины, зная, что хозяин ненавидит, когда люди смотрят на его незаконченное произведение. Он частенько говорит, что на произведение искусства можно взглянуть только после полного завершения работы.

Картоно предпочитает смотреть поверх плеча Нагасены в широкие проемы в стенах. Нагасена планировал помещение на самом верху башни специально для занятий живописью, и целый мир виден отсюда, как на ладони.

Жалюзи на каждой стене преграждают путь ветру, и Нагасена часто поднимается сюда не только ради живописи, но и чтобы просто полюбоваться окружающими пейзажами и обрести спокойствие. В данный момент открыты проемы на северной и северо-восточной стене, и Императорский Дворец открывается взгляду во всем своем величии.

Позолоченные крыши, остроконечные шпили и могучие башни теснятся на ограниченном пространстве, и в огромном городе-дворце ни на мгновение не затихает движение, словно это живое существо. Податели петиций, слуги,

солдаты и писцы наполняют его проспекты жизнью и шумом. Из кухонных печей Города Просителей поднимаются дымки, но воздух здесь много чище, чем тот, что остался в памяти Нагасены. Он чувствует запахи, которые ветер приносит от Дворца, словно вести из далеких земель.

— Что ты видишь? — спрашивает Нагасена, показывая рукой в окно.

— Я вижу Дворец, — отвечает Картоно. — Это прекрасное зрелище. Дворец крепок, красив и полон жизни.

— А за Дворцом?

— Горы и восстановленный мир. Небо, чистое, как весенний ручей, и облака, словно дыхание гигантов вокруг пиков Дхаулагири. [17]

— Опиши гору, — приказывает Нагасена.

— Зачем?

— Не спрашивай, просто опиши ее, пожалуйста.

Картоно пожимает плечами и переводит взгляд на горы, сверкающие на солнце чистым серебром крутых склонов.

17

Дхаулагири (санскр. «Белая гора») — многовершинный горный массив в Гималаях.

— Гора возвышается над окружающим ландшафтом и блестит, словно полированный щит. Мне кажется, что я могу рассмотреть высокую вершину Гангкхар Пуенсум. [18] Ты видишь Гангкхар Пуенсум?

— Да, мне кажется, я ее вижу. А что?

— Это плохая примета, друг мой. В легендах мигоев говорится, что после смерти Пань-гу, [19] прародителя их расы, его голова превратилась в Гангкхар Пуенсум, и этот пик стал императором всех гор. Древние короли мигоев должны были карабкаться по его склонам, чтобы обратиться к богам с просьбами или испросить их благословения. До сих пор еще никому не удалось добраться до вершины, и мигои говорят, что именно поэтому они остались в оковах, словно настоящие рабы.

18

Гангкхар Пуенсум — гора в Бутане, являющаяся его наивысшей точкой. Высота над уровнем моря 7570 метров.

19

Пань-гу — в древнекитайской мифологии мифический первопредок, первый человек на земле. Мифы о Пань-гу зафиксированы письменно в III в. нашей эры.

— Короли мигоев? У них нет ни королей, ни предков, — возражает Картоно. — Это же раса генетически усиленных рабочих. У них и прошлого-то нет, не то что королей.

— Возможно, возможно, — отвечает Нагасена. — Это известно тебе и известно мне, но знают ли об этом мигои? Может, они выдумали себе фиктивную историю и мифическое прошлое, чтобы оправдать свое место в этом мире? Не легче ли переносить тяготы жизни, если верить, что на то была воля богов?

— И увидеть вершину этой горы не к добру? — спрашивает Картоно.

— Так говорят мигои.

— С каких это пор ты обращаешь внимание на приметы, господин? — интересуется Картоно. — Такие вещи хороши только для недалеких мигоев.

— Может быть, — говорит Нагасена. — Но я писал пейзаж в поисках указаний.

— Писал пейзаж? Это что, новая форма прогнозирования, изобретенная летописцами? — со смехом восклицает Картоно. — Признаюсь, я не слышал об этом.

— Картоно, перестань дерзить, — одергивает его Нагасена. — Я этого не потерплю.

— Прошу прощения, господин, — мгновенно раскаивается Картоно. — Но идея пророчества через создание картины… это в наше время по крайней мере необычно.