Ответ Империи

Измеров Олег Васильевич

На переходе Варя нажала на кнопку, остановив движение, что, по мнению Виктора, было совершенно излишне, потому что по улице никто не ехал; но порядок был порядок. Они именно по Трудовому — так было ближе к северному выходу из парка.

— Не вертите головой, — тихо сказала она. — привлекаете внимание. Крыши и так под наблюдением. И еще. Если что, не вздумайте закрывать меня своим телом.

— Вздумаю. Вы женщина. Вам рожать.

— А вы охраняемый объект. И к тому же недисциплинированный.

— Я подчиняюсь законам жизни.

— Вы подчиняетесь необузданным страстям. Как эти ваши оккупанты-олигархи. Надо будет подкинуть идею Тополю для очередного боевика. Антиутопии.

— Это который Эдуард.

— Он

самый.

— Тогда подкину и название — "Завтра в России".

— Вполне. Коротко и ясно. Можно и психологическое обоснование развить.

— А что, у них какое-то обоснование?

— Ну да. Психологическое насилие олигарха рождено терроросредой. У этой среды следующие основные признаки. Во-первых, примитивное восприятие мира, свои-враги. То-есть, кровавые большевики и освободители-демократы. Во-вторых, чувство превосходства над жертвами. Они считают себя инициативной частью общества. Благодетелями, которые дают работу. В-третьих, малая чувствительность к своим и чужим страданиям. Это может быть следствием раздела общественной собственности, если в этом разделе участвуют бандиты или мафия. Может быть просто эгоизм преследователя жертвы — они же воюют с совком, с большевизмом, с вековой отсталостью и ленью русского человека и еще черт знает с чем. Желание хапнуть всегда можно оправдать высокими идеалами. Ну как вам наша фантастика?

— Мрачновато как-то.

— Ну это же антиутопия, она должна быть мрачной. Терроросреда захватывает черную и серую экономику, контролирует политику… А за спиной стоят спецслужбы разных держав, от США до Китая. И уже неясно, кто кого из группировок куда завербовал и перевербовал. Такой вот сюжет.

— А не сложно?

— Писатель разберется.

За Советской переулок шел между двумя стенами: с одной стороны высился крутой берег новых кольцевых трибун стадиона "Динамо", с другой — стена с колючей проволокой наверху, а за ней — следственный изолятор, стоявший здесь еще с царских времен, когда он был городской тюрьмой. "Интерeсно, Мозинцева здесь держат?" — мелькнула мысль в голове. Но спрашивать не хотелось. Просто не хотелось. Дурацкая ситуация, когда гуляешь с дамой, вооруженной двумя пистолетами, подумал он. Да еще в каждой реальности голову ломать надо — где свежее видение мира, а где промывание мозгов, да еще одно с другим так укручено, что не разберешь. Наверное, надо быть проще. Варя красивая, идти с ней приятно. Да, надо попробовать чего-нибудь активно об их системе поспрашивать, а не только слушать.

— Нам направо, — сказала она, когда справа за трибунами стадиона показались северные ворота парка, а слева — концертный зал филармонии. Виктор раньше не раз задумывался над этим странным соседством филармонии и СИЗО, но ничего, кроме соображения, что и то и другое должно находиться в месте тихом и уединенном, в голову не приходило. Тем более, что дальше по Горького была детская больница.

Прямо за входом, справа, стояла новенькая детская карусель с конями — точная копия той, что поставили в этом углу парка полвека назад. Кони, олени, медведи и повозки со скамеечками. Только вместо лампочек светодиодные гирлянды.

"Спросить, как у них с коррупцией? Нет, прямо нельзя. Может сказать, что ее нет. Наверняка она будет говорить в первую очередь о достижениях. Хотя бы просто как человек и патриот родного города."

— Красиво сделали… Варвара Семеновна, а как в вашей реальности борьба с коррупцией, взятками, какие успехи? Удается выявлять?

— Ну, у нас выявлять не главное.

— Это как же? — удивился Виктор, до сих пор уверенный в прямо противоположном. Деревянная лисица, ожидавшая на краю дорожки бесплатного сыра от вороны на ветвях, казалось, скосила на него взгляд и прищурилась.

— Кто больше всего вредит взяточнику? — спросила Варя.

— Ну, эти, как их… Правоохранительные органы.

— Больше всего вредят взяточнику окружающие его честные служащие, — ответила она, косясь глазами по сторонам. — Они

потенциальные свидетели, конкуренты, они могут заменить его на посту, помочь тому у которого пытаются вымогать взятку и так далее. Поэтому взяточник пытается что? В первую очередь выжить честных, создать коррупционную систему сверху вниз. Чтобы все были повязаны. Значит, наша первая задача в аппарате советских учреждений — защитить честных. И уже опираясь на них, выявлять взяточников и устранять их. А на втором месте уже идет техника — ротация кадров, чтобы связями не обрастали, контроль расходов и разные профессиональные штучки. Потом, у нас обязаны сообщать не только о попытках взяток, но и о признаках складывающейся коррупционной обстановки.

— А это что такое?

— Скажем, призывы к неисполнению советского законодательства. Это когда сотрудникам начинают говорить: "В нашем учреждении закон — это я, кому не нравится, могут уходить". У нас, кому не нравится, обязаны об этом сообщать, да и кому нравится — тоже. Или, к примеру, говорят — "Вы не забыли, кто вам деньги платит?" имея в виду не государство, а конкретную личность.

— То-есть у вас считают, что человек уже начал путать свою шерсть с государственной.

— Именно. Но все же главное — сохранить честный, порядочный слой работников. Иначе будем менять жулье на жулье. Или мириться с жульем, потому что заменить не на кого, а это смерть всей борьбе с коррупцией. Если позволить взяточникам выживать с места честных, то и те кто борется со взятками, и следствие, и прокуратура, и судьи, и даже те, кто пишет законы, постепенно будут подкуплены. Понимаете?

— Если правильно понял — у вас решили менять среду?

Варя хихикнула.

— Вы что, серьезно? Менять среду — утопия. Но в среде же разные люди. Кто мешает брать для государства лучших? Почему надо прятаться за среду, за традиции, как за бабий подол? Да в конце же концов, разве воля руководителя эту среду не меняет? Неужели ж не ясно?

— Да ясно… В общем, у вас сильная рука.

— Как у вас все упрощать любят! Сильная рука, слабая рука… Рука должна быть длинная и справедливая. Иначе мы сами создадим терроросреду. Ну вот, он еще открыт. Вы заметили, мишек реставрировали?

Два огромных, вырезанных из толстого ствола дерева "медведа" наподобие традиционных дворянских львов возлежали на стилобате у высокого, авангардно-треугольного крыльца музея, где из вершины треугольника свисало кольцо с резным глухарем (глухарь в СССР — крупная птица из семейства фазановых, отряда курообразных — прим. авт.). Невысокая лестница вела к дверям с барельефами на створках. Вместе с запахом прелой листвы и треньканьем звонка трехколесного пластикового велосипеда — чей-то малыш катался по дорожке, не пропуская ни одной лужицы, чтобы разрезать литой шиной цвета морской волны розовеющие под нехитрой машиной облака — все это дарило чувство возвращения к чему-то домашнему, родному, давно забытому. Он вспомнил: здесь они ходили с Лидой с параллельного потока, но в музей не заходили, он появился потом, лет через десять, на месте их скамейки, и Виктор, заходя в это здание, хоть на несколько минут задерживался на том же самом месте. Их роман тогда закончился ничем, неожиданно, но оставил после себя какое-то светлое послевкусие, чувство перехода на какую-то новую ступень своей жизни: то ли они изменились, то ли мир во круг них, но когда им потом доводилось случайно разговориться, они никогда об этом не жалели.

Варя поднялась по гранитным ступеням и положила руку на деревянную шерсть одного из мишек.

— А знаете, — сказала она, — вы, наверное, действительно воздействуете. У меня вдруг мысль возникла: неужели, чтобы наши верхи взялись за ум, должно произойти чудо?

— Так это… Разве они у вас не это?

— Они — это. Но не явись первый хроноагент — вы видели. Не мне вам, как говорится.

— Может, я действительно информационный вирус? Кидаю диссидентские идеи.

— Или — прививка. Ослабленный штамм, чтобы выработали иммунитет. А может, я просто прочла чужие мысли.