Ответ Империи

Измеров Олег Васильевич

— Не в этом. Понимаете, при троцкистах власть выстраивалась только вертикально. Росли вверх: инструктор обкома, завсектором, второй секретарь, первый… А число начальников ограничено. И человек ждет, когда шеф уйдет на пенсию, его снимут, или помрет. И чем выше, тем сложнее. Тупик, нет смысла новым кадрам расти. Да и тому, кто в кресле сидит, нет смысла вниз падать. Вот так и загнивали. А теперь есть горизонталь власти. Служащий может наращивать блага, не только занимая руководящее кресло и наращивая число подчиненных, а за квалификацию, за честную и преданную службу. И можно никем не руководить, а жить, продвигаясь по горизонтали,

не хуже начальника учреждения. Выбор вариантов есть. И на руководящее кресло тоже есть из кого выбрать, и нет вокруг него такого ажиотажа и подсиживания. Нет смысла прогибаться. Нет смысла плодить руководящие должности под людей. Там, где есть куда двигаться умным, нет места для дурака.

— Логично, — ответил Виктор. Просто хотелось на это все что-то сказать, но трудно было найти что. Он вдруг поймал себя на том, что подсознательно, с первого момента пребывания здесь поставил себе цель: не меняться. Не меняться в ответ на то, что видишь и слышишь, не меняться от логики и чувств. Не то, чтобы это было бы запоздалым проявлением детского упрямства или желанием подростка заново переосмыслить изменяющийся мир; это был даже не эгоизм, не попытка защитить свою личность любым путем. По идее, это должно было мешать адаптации. Эмигранты, что уезжают в другую страну, и пытаются там прилично устроиться, сами не замечают, как система переделывает их на свой образец; они считают себя русскими, они полагают, что раз они получают письма от соотечественников и бывают в России, то они продолжают и оставаться для России своими. Это не так: система жизни быстро переделывает на свой лад большинство из них, и они уже агрессивно требуют, чтобы Россия, оставаясь внешне на себя похожей, стала копией той среды обитания, к которой они приспособились. Живая, естественная Россия становится для них внутренне чужой и некомфортной.

"Я боюсь здесь потерять свою Россию? Или свой Союз, реальный, в котором жил, и который был немного не таким, как здешний — свою память, свое прошлое? А, может быть, будущее? То общество, которое еще может вырасти из России или СССР у нас и будет лучше, мудрее? Разве у нашей реальности нет надежды на чудо? А может, я просто привык к тому, что если кто-то когда-то пытается менять наш менталитет — то это очередное ограбление? Стихийное сопротивление? Может, из-за этого я и здесь? Другие просто вживались и не хотели ничего менять?"

Навстречу им, занимая почти всю ширину тротуара, двигалась гурьба людей в основном зрелого возраста, в настроении, видимо с юбилея. Варя слегка тронула Виктора за рукав, и они сошли на обочину. Лица людей были разгорячены, глаза блестели; голоса и смех для здешнего, внешне сдержанного мира, казались необычно громкими, словно в этой реальности внезапно кто-то врубил рекламную пазузу.

— Нет, ну слушай: на каждом корпусе бортового редуктора мы имеем по шесть рублей экономии. На каждом! А в год сколько выйдет?

— Погоди, Ефремыч. Ты сперва скажи: технологи подписали?

— А что технологи? — нарочито игривым голосом воскликнула женщина, попутно разглядывая себя в зеркало складной пудреницы. — Нет, ну что технологи? Технологи давно подписали. Миша, ты бы еще за АСУТП вспомнил.

— Про АСУТП — это как с Вельцманом сцепились?

— Хоть бы и с Вельцманом. Он ведь со своей стороны прав оказался.

— Со своей стороны. Со

своей у нас все правы. А со стороны дела?

— Нельзя же превращать дело в штурмовщину… За исключением.

— А я что говорю…

Голоса и шаги постепенно затихали, удаляясь в сторону Октябрьской.

— Иностранцы удивляются, — заметила Варя, — всякое неформальное общение у нас в конце концов сводится к производству. У них наоборот.

— Наболевшее выходит, наверное.

— Наверное. У них работают, чтобы выжить, у нас живут работой.

— Послушайте, — Виктору вдруг захотелось нарушить киношную правильность этого мира, где даже навеселе люди уходят в производственные проблемы, — мне все-таки как-то в душе не верится в то, что у вас все так хорошо урегулировали. Ну, я понимаю, на "ящике" можно было порядок навести, там собирали не худших все-таки, но что бы везде, по всей стране? Ну, вот, например…

Он оглянулся по сторонам, словно ища в этой улице, замирающей в мечтательной тишине, в цветной мозаике окон домов, что просвечивали сквозь поредевшую листву, своих союзников.

— Ну вот например, даже если посмотреть вокруг — вот там, за оградой, детская больница, римское палаццо сталинского времени… Вот прямо, через дорогу — бывший Дом Печати, дань Ле Корбюзье. Сзади — китайка-пятиэтажка с лоджиями. На углу домики еще, небось, довоенные. К чему я это? Даже здесь, на перекрестке, разные эпохи. А в обществе, в нем ведь и разные эпохи, и разные люди, и разными они рождаются, вот как вы, как ваша горизонталь или вертикаль, сумели привести их так, что они вместе друг с другом все стыкуются? Без трещин, без зазоров?

Варя вздохнула.

— Вопрос… Ну, как вам сказать-то, мы просто живем в этом и все это как-то… ну, естественно, как вода, воздух, как туман над Десной, как…

Она не договорила.

За углом на Советской, за желтым спортзалом, послышался визг тормозов и дикий, нечеловеческий, внезапно оборвавшийся вскрик.

11. Дыра в паутине

— Идемте туда. Быстрым шагом. Вы чуть впереди. На полкорпуса. Следите за движением.

— Думаете, провокация? — спросил Виктор.

— Увидим. Нас прикроют…

Виктор занес ногу, чтобы перейти дорогу напрямик.

— Не здесь! К переходу!

— Зебра спасет?

— Там визеры. Не бегите.

Улица наполнялась движением. Виктор увидел, как неподалеку, через аллею между незыблемым, словно прибитым к земле белыми столбами пилястр, монолитом сталинского спортзала, и пытавшимся оторваться от земли модернистским кубиком бывшего Дома Печати пробежала женщина. Была она в куртке и сером брючном костюме, с большой черной спортивной сумкой на плече, и мчалась наперерез, через просветы в зеленых изгородях из кустов.

— Смотри! — Виктор кивнул в ее сторону.

— Да, да… — промолвила Варя, не оборачиваясь Виктору показалось, что лицо ее несколько побледнело; может быть, это лишь показалось ему из-за холодного света ртутной лампы, падающего из алюминиевой раковины уличного фонаря. Спустя мгновение где-то в подсознании у него мелькнуло, что спутница ведет себя так, словно видит сцену происходящего подобно компьютерной игре в тот самый момент, когда камера летает над местом действия, показывая героев и врагов.